Стрела времени

Пренсе, и в Калькутте, и на Мадагаскаре, и на Бали, и в

Таормине, но наконец сегодня мы сказали себе: мы должны ехать на север, нам снова нужен холод. Мы не совсем точно знали, что ищем, но мы нашли это в Стивенс-Грине.

– Нечто таинственное? – воскликнул Нолан. – То есть…

– Ваш друг вам расскажет, – сказал высокий.

– Наш друг? Вы имеете в виду… Гэррити? Все посмотрели на Гэррити.

– Что я и хотел сказать, – произнес Гэррити, – когда вошел сюда. Там, в парке, эти стояли и… смотрели, как

желтеют листья.

– И это все? – спросил в смятении Нолан.

– В настоящий момент этого вполне достаточно, – сказал Снелл-Оркни.

– Неужто в Стивенс-Грине листья действительно желтеют? – спросил Килпатрик.

– Вы знаете, – оцепенело сказал Тимулти, – последний раз я наблюдал это лет двадцать назад.

– Самое прекрасное зрелище на свете, – сказал Дэвид

Снелл-Оркни, – открывается именно сейчас, посреди парка Стивенс-Грин.

– Он говорит дело, – пробормотал Нолан.

– Выпивка за мной, – сказал Дэвид Снелл-Оркни.

– В самую точку! – сказал Ма-Гвайр.

– Всем шампанского!

– Плачу я! – сказал каждый.

И не прошло десяти минут, как все были уже в парке, все вместе.

Ну так что же, как говаривал Тимулти много лет спустя, видели вы когда-нибудь еще столько же распроклятых листьев в одной кроне, сколько их было на первом попавшемся дереве сразу за воротами Стивенс-Грина? «Нет!» –

кричали все. А что тогда сказать о втором дереве? На нем был просто миллиард листьев. И чем больше они смотрели, тем больше постигали, что это было чудо. И Нолан, бродя по парку, так вытягивал шею, что, споткнувшись, пал на спину, и двум или трем приятелям пришлось его поднимать, и были всеобщие благоговейные вздохи, и возгласы о божественном вдохновении, ибо, если уж на то пошло, насколько они помнят, на этих деревьях никогда не было ни одного распроклятого листочка, а вот теперь они появились! Или, если они там и были, у них никогда не замечалось никакой окраски, или, даже если окраска и наличествовала, хм, это было так давно… «Ах, какого дьявола, – сказали все, – заткнитесь и смотрите!»

Именно этим и занимались всю оставшуюся часть вечереющего дня и Нолан, и Тимулти, и Келли, и Килпатрик, и Гэррити, и Снелл-Оркни, и его друзья. Суть в том, что страной завладела осень, и по всему парку были выкинуты миллионы ярких флагов.

Именно там и нашел их отец Лири. Но прежде чем он смог что-либо сказать, три из шести летних пришельцев спросили его, не исповедует ли он их.

А уже в следующий момент патер с выражением великой боли и тревоги на лице вел Снелл-Оркни и Ко взглянуть на витражи в церкви и на то, как строительный мастер вывел апсиду. И церковь им так понравилась, и они так громко говорили об этом снова и снова, и выкрикивали «Дева Мария!», и еще несли какой-то вздор, что патер вмиг унесся, спасаясь бегством.

Но день достиг апофеоза, когда, уже в кабачке, один из юных-старых мальчиков-мужей спросил, как быть: спеть ли ему «Матушку Макри» или «Дружка-приятеля»?

Последовала дискуссия, а после того как подсчитали голоса и объявили результаты, он спел и то и другое.

«У него дивный голос, – сказали все, и глаза их заблестели, наполнившись влагой. – Нежный, чистый, высокий голос».

И как выразился Нолан:

– Сынишка из него не ахти какой получился бы. Но где-то там прячется чудная дочка.

И все проголосовали «за».

И вдруг настало время прощаться.

– Великий боже! – сказал Финн. – Вы же только что приехали!

– Мы нашли то, что искали, нам больше незачем оставаться, – объявил высокий-грустный-веселый-старыймолодой человек. – Цветам пора в оранжерею… а то за ночь они поникнут. Мы никогда не задерживаемся. Мы всегда летим, и несемся вскачь, и бежим. Мы всегда в движении.

Аэропорт затянуло туманом, и птичкам ничего другого не оставалось, как заключить себя в клетку судна, идущего из Дан-Лэре в Англию, а завсегдатаям Финна не оставалось ничего другого, как стоять в сумерках на пирсе и наблюдать за их отправлением. Вот там, на верхней палубе, стояли все шестеро и махали вниз своими тоненькими ручками, а вот там стояли Тимулти, и Нолан, и Гэррити, и все остальные и махали вверх своими толстыми ручищами. А когда судно дало свисток и отчалило, Главный

Смотритель Птичек кивнул, взмахнул, словно крылом, правой рукой, и все запели:

Я шел по славному городу Дублину,

Двенадцать часов пробило в ночи.

И видел я девушку, милую девушку,

Власы распустившую в свете свечи.

– Боже, – сказал Тимулти, – вы слышите?

– Сопрано, все до одного сопрано! – вскричал Нолан.

– Не ирландские сопрано, а настоящие, настоящие сопрано, – сказал Келли. – Проклятье, почему они не сказали раньше? Если бы мы знали, мы бы слушали это еще целый час до отплытия.

Тимулти кивнул. И шепнул, слушая, как мелодия плывет над водами: