Стрела времени

Тем не менее теперь в «Гастрономе» взгляд Тода действительно стал задерживаться на телах здешних фройляйн, толкающих коляски. Лодыжки, верхняя часть бедер, ямки над ключицами, волосы. К тому же выяснилось, что у Тода есть шкатулка с женскими фотографиями. Жизнерадостные старые бабы в нарядных платьях и коричневых брючных костюмах. Перевязанные ленточками письма, медальоны, любовные безделушки. Дальше в шкатулке, где Тод не часто роется, женщины становятся заметно моложе и запечатлены в шортах и купальниках. Если все это означает то, что я предполагаю, то скорей бы уже. Мне и впрямь не терпится. Не знаю, стоит ли говорить, как утомляет меня компания Тода. Мы всегда и везде вместе. Но жить в таком одиночестве, как он, вредно. Он-то совершенно один. Ведь он не знает о моем присутствии.

Мы все время обзаводимся новыми привычками. Понятное дело, плохими: одиночество все-таки. Тод грешит в одиночку… Он приучился к алкоголю и табаку. С этих пороков начинается его день – стаканчик красного винца, цигарка в задумчивом умиротворении, – но ведь считается, что это очень вредно? А еще вот что. Без особого увлечения, да и без особого успеха, насколько я убедился, мы начали заниматься сексом сами с собой. Это происходит – если получится – сразу после пробуждения. Затем мы кое-как встаем, подбираем с пола одежду, сидим и пускаем слюни в стакан, понуро попыхивая папиросой, и задумчиво пялимся в таблоид со всяким отвратительным вздором.

Не могу взять в толк – а не мешало бы понимать – добрый ли человек Тод. А если недобрый, то насколько. Он отнимает игрушки у детей на улице. Правда-правда. Ребенок стоит себе возле суетливой мамаши или здоровенного папаши. Подходит Тод. Ребенок, улыбаясь, протягивает ему игрушку, крякающую уточку или что-нибудь в этом роде, Тод берет ее. И пятится назад, гнусно скалясь при этом, что называется, залупившись. Лицо у ребенка становится пустым, он отворачивается, исчезают и улыбка, и игрушка: Тод забирает и то, и другое. Потом он несет игрушку в ближайший магазин сдавать. И ради чего? Ради пары баксов. Можно верить такому типу? Он готов отнять конфету у младенца, если за нее дадут пятьдесят центов. Тод ходит в церковь, все как полагается, по воскресеньям он ковыляет туда в шляпе, в темном костюме, при галстуке. Всепрощающий взгляд, которым на вас смотрят при входе туда, – похоже, Тод испытывает потребность в нем, во всеобщем утешении. Мы усаживаемся рядами и поклоняемся трупу. Но мне совершенно ясно, зачем туда ходит Тод. Господи, какой же он бессовестный. Он всегда берет из чаши очень крупную купюру.

Здесь так странно. Я знаю, что живу на свирепой волшебной планете, которая выделяет и источает дожди или даже мечет удар за ударом золотые стрелы электричества в небосвод со скоростью 186000 миль в секунду; она одним движением тектонических плит может за полчаса воздвигнуть город. Творение… Это легко и быстро. Кроме того, по-видимому, существует Вселенная. Но я не выношу вида звезд, хотя и знаю, что они там и никуда не денутся, и даже вижу их, потому что Тод, как все, смотрит вверх по ночам, водит пальцем и бормочет. Большая Медведица, Сириус, собачья звезда. Для меня звезды – как булавки и иголки, как маршрут грядущего кошмара. Не соединяйте точки… Лишь одну из звезд я могу созерцать без боли. Да и та – планета. Они зовут эту планету вечерней звездой, утренней звездой. Пылкая Венера.

В той черной шкатулке у Тода – я же знаю – любовные письма. Я велю себе набраться терпения. Между тем иногда я складываю, небрежно запечатываю, а затем отправляю письма, написанные не мной. Тод создает их из огня. Вон там, на каминной решетке. Потом мы плетемся на улицу и бросаем их в наш почтовый ящик, на котором написано: Т. Т. ФРЕНДЛИ. Эти письма адресованы мне, нам. Пока у нас только один корреспондент. Какой-то парень из Нью-Йорка. Всегда одна и та же роспись внизу страницы. Да и письмо, если уж на то пошло, всегда одно и то же. Он пишет: «Дорогой Тод Френдли! Я надеюсь, Вы в добром здравии. Погода здесь по-прежнему устойчивая! С наилучшими пожеланиями. Искренне Ваш…». Такие письма приходят раз в год, примерно в середине лета. Мне они быстро наскучили своим вкрадчивым однообразием. Но Тод испытывает совсем иные чувства. Ночи напролет перед приходом письма его организм свидетельствует о настороженном страхе и трусливом облегчении.

Что я люблю, так это смотреть на Луну. Ее лицо в это время месяца по-особому малодушно и бесхарактерно, как изгнанная и униженная душа Земли.

Глава 2. Из жалости жестоким надо быть [4]

Приобретения следовали одно за другим. Новый дом. Карьера. Автомобиль. И любовная жизнь. За всеми этими делами и событиями мне с трудом удавалось выкроить минутку для себя самого.