Стрелец

А, ну да. Уже в санях, оказавшись рядом со спасенным, Иван наконец сообразил, отчего всадник ему был чем-то знаком. Им оказался француз, фаворит Николая. Гастону пришлось несладко. Клык кабана располосовал бедро чуть не на всю длину, развалив мясо, что твой мясницкий нож. Но он был в сознании, и первый шок уже прошел. А потому Иван не удержался от колкости, припомнив пренебрежение полковника к русскому карабину с несерьезным калибром.

Но надо отдать французу должное. Колкость эту он воспринял с олимпийским спокойствием. С достоинством заверил, что не забудет оказанную ему любезность. И… за последующие два часа, что они ехали до усадьбы Хованской, больше не проронил ни слова. Поду-умаешь. Да не больно-то и надо!

Вот молодец все же Ирина. Пока добирались до места, туда уже прибыл профессор Рощин с одним из своих слушателей и помощников в качестве ассистента. И когда только успели? Наверняка и посланник, и медики неслись во весь опор, пока раненых везли со всеми предосторожностями.

Бегло осмотрев характер ранений, Рощин тут же занялся тем, кто, по его мнению, имел более серьезную рану. Вообще-то Иван поспорил бы с этим. Конечно, разверстая рана смотрится эффектно и угрожающе, но она все же открытая. А вот у него колотая, и пусть она выглядит не так впечатляюще, но, как считал Иван, куда тяжелее ранения француза.

Оба пострадавших находились в одной и той же комнате, а потому Иван прекрасно видел, как штопали полковника. Ничего так де Вержи. Молодец. Скрипел зубами, вполголоса ругался на родном французском, однако держался молодцом. Иван серьезно усомнился, что у него выйдет нечто подобное. Ну не герой он ни разу, что тут скажешь.

Впрочем, едва Рощин закончил с де Вержи, обтер чистой тряпицей инструменты, руки и обратил свое внимание на Ивана, как тот тут же позабыл о своих опасениях.

— И что, Христофор Аркадьевич, ты даже не помоешь руки и инструменты?

— О чем ты, дружок?

— Ты вот так, с грязными руками собираешься ковыряться в моей ране?

— Иван… — начал было профессор.

— Нет-нет, Христофор Аркадьевич, при всем моем глубочайшем уважении, вымой руки с мылом. Помой инструмент, а потом обработай все хлебным вином. Глаша!

— Тут я, — отозвалась служанка.

— Хлебное вино в доме есть?

— Есть.

— Неси все, что найдешь, сюда.

— Сейчас.

При этом раненый француз, и не думавший терять сознание, с удивлением наблюдал за происходящим. Как, впрочем, и стоявший чуть в стороне помощник профессора. Еще бы. Какой-то стрелец раздает указания, и прислуга в доме великой княгини…

И тут Иван заметил во взгляде француза понимание. А это еще что? Неужели ревность? Нет. Перебежать дорогу французу Иван никак не мог. Всем было известно об отношении Хованской к иноземцам. Впрочем, кто запретит пылать безответной страсти и кто сказал, что при этом ревность будет слабее? Да шел бы ты лесом! Не до тебя.

— Иван, между прочим, я профессор медицины, изучаю этот предмет более тридцати лет и имею обширную практику, — терпеливо, как до неразумного, пытался достучаться Рощин.

— Вот при всем уважении к твоему опыту, возрасту и как к человеку вообще, Христофор Аркадьевич, если не сделаешь то, что я говорю, я тебя к себе не подпущу.

Наконец служанка принесла вино, а попросту говоря, водку. Само собой, ее стерильность оставляет желать лучшего. Но все же лучше так, чем вообще никак. Да еще и после того, как поковырялись в ране другого раненого. Это сколько же заразы они тут разносят?!

— Глаша, вымой с мылом какую-нибудь бутылку и принеси сюда. Или ладно, кипяток на кухне есть?

— Самовар закипел.

— Отлично. Помой кипятком.

— Ага. Сейчас.

— Христофор Аркадьевич, ну и чего ты стоишь? Тут раненый, между прочим, — подпустив ехидцы, произнес Иван.

И доктор вновь двинулся к нему, причем совершенно проигнорировав не то что водку, но и кувшин с водой. Вот перед тем как пользовать француза, ручки помыл. С мылом. Оно и понятно, с улицы, так сказать. Надо грязь смыть. А тут-то какая грязь? Кровь. Но не грязь же. Ну и удила закусил, а то как же, профессор медицины.

Иван извлек из нагрудного кармана свой двуствольный пистолет, навел на профессора и демонстративно, с легким щелчком, сбросил предохранитель.

— И что это значит? — вскинул бровь Рощин.

— А это чтобы ты, Христофор Аркадьевич, со своим помощником из-за своего упрямства не вздумал меня связать и пользовать так, как тебе предписывает твоя гребаная наука, — уже начал злиться Иван.

— Да как ты смеешь! Щ-щенок!

— Согласен. Вот как пожелаешь, так и ругай, со всем соглашусь. Но пока не сделаешь, как говорю, лечить себя не позволю.

В этот момент в гостиной появилась раскрасневшаяся с мороза Ирина Васильевна и в недоумении уставилась на Ивана, сжимающего в руке пистолет. Потом перевела взгляд на Рощина.

— Рана довольно серьезная и требует немедленной обработки. Тут вообще может идти речь о потере ноги. Но он упрямится. Даже угрожает оружием, — пожал плечами Рощин.

— Пусть сначала вымоет руки с мылом, обработает их и инструмент хлебным вином, и только потом я позволю ему прикоснуться к себе, — упрямо гнул свое Иван.