Стрелец. Сборник № 2

– Для всякого человека свои пути, свои правила спасения. Я думаю, ваша светлость, ваш путь возрождения не требует изменения ваших внешних привычек.

– Привычки-то у меня очень затруднительные.

– Вам помогут Небо и ваши друзья.

– Знаешь? На Бога надейся, а сам не плошай. А друзья? До первого чина, до первой бабы. Какие у меня могут быть друзья?

– Вы очень мрачно и несправедливо смотрите на людей.

– Поверь, справедливо. Да я ведь знаю, на что твой намек. Тебе-то я верю. Не верил бы – не говорил бы.

Граф поклонился. Потемкин, помолчав, добавил с запинкой:

– Еще меня одно смущает. Не отводишь ли ты меня от церкви? Это ты брось.

– Помилуйте, ваша светлость, разве я говорил когда что-нибудь подобное? Наоборот, крепче держитесь за внешнюю церковь, особенно если она вам помогает.

– Ты очень свободный человек, граф, свободный и широкий. Ты во всем это так. Ведь я перед тобой виноват.

– Я не знаю вашей вины передо мною.

– Не знаешь?

– Не вижу никакой вины.

Потемкин усмехнулся.

– Ну, будь по-твоему: не виноват, так не виноват. Мне же лучше.

Когда Калиостро ушел, хозяин долго стоял перед окном, смотрел на потемневший уже пруд, перекрестился и обернулся.

В дверях стояла Лоренца, опершись рукой о косяк и улыбаясь.

– А, вот так гостья! Ты не встретилась с мужем?

– Нет, а разве он был здесь?

Не дожидаясь ответа, Лоренца быстро подошла к Потемкину и обняла его.

– Светлость не в духе сегодня? Сердится, разлюбил?

– Фу как глупо!

Лоренца взяла со стены гитару и села под образами с ногами на диван.

– Цыганский табор?

Графиня запела вполголоса итальянскую песню. Потемкин сначала стоял у окна, потом подсел к Лоренце и, гладя ее ногу, слушал.

– Еще спой, пташка! – попросил он и тихо начал говорить, меж тем как Лоренца пела.

– Ты колдунья, Лоренца, как муж твой колдун. Ты зверек, заморская пташка, завороженная. Я люблю тебя за то, что ты хромая, тебе этого не понять. Ты не хромая. Ты хроменькая, убогенькая. Тебя нужно целый день носить на руках. И хорошо, пожалуй, что ты не русская. Ты обезьянка и тем нежнее мне. Я даже не знаю, есть ли в тебе душа.

Лоренца кончила и слушала причитанья Потемкина. Потом спокойно сказала:

– Светлость не любит бедной Лоренцы, он ее стыдится. Он никогда не возьмет ее с собой в театр или хоть прокатиться. Он боится.

Потемкин нахмурился.

– Бабья дурь! Мало я с тобой сижу. Кого Потемкин боится?

– Светлость сидит со мной! Это не то, не то. Что ж я для него, таракан, который должен сидеть за печкой?

Лоренца целовала его своими тонкими губами, закидывая голову и закрывая глаза. Лампада погасла. Потемкин твердил, наклоняясь сам всем телом к лежавшей:

– Пошла прочь, пошла прочь, обезьяна!

Наконец надолго умолк в поцелуе, отвалился и прошептал, улыбаясь:

– Славная регенерация!

8

В числе пациентов Калиостро был бесноватый, Василий Желугин, которого родственники посадили на цепь, так как он всех бил смертным боем, уверяя, что он – Бог Саваоф. Жил он где-то на Васильевском острове. Первый раз, когда графа ввели к больному, тот зарычал на него и бросил глиняной чашкой, в которой давали ему еду. Чашка разбилась о стену, а Калиостро, быстро подойдя к бесноватому, так сильно ударил его по щеке, что тот свалился на пол, потом, вскочив, забормотал:

– Что это такое? Зачем он дерется? Уберите его сейчас же.

Вторая оплеуха опять свалила его с ног.

– Да что же такое? Что он все дерется?

Калиостро схватил его за волосы и еще раз повалил.

– Да кто есть-то?

– Я? Марс.

– Марс?

– Да, Марс.

– С Марсова поля? А я Бог Саваоф.

Калиостро опять его ударил.

– Да ты не дерись, а давай говорить толком.

– Кто это? – спросил граф, указывая больному на его родственников.

– Мои рабы.

– А я кто?

– Дурак.

Опять оплеуха. Больной был бос, в одной рубахе и подштанниках, так что можно было опасаться, что он зашибется, но Калиостро имел свой план.

– Кто я?

– Марс с Марсова поля.

– Поедем кататься.

– А ты меня бить не будешь?

– Не буду.

– То-то, а то ведь я рассержусь.

У графа были заготовлены две лодки. В одну он сел с больным, который не хотел ни за что одеваться и был поверх белья укутан в бараний тулуп, в другой поместились слуги для ожидаемого графом случая. Доехав до середины Невы, Калиостро вдруг схватил бесноватого и хотел бросить его в воду, зная, что неожиданный испуг и купанье приносят пользу при подобных болезнях, но Василий Желугин оказался очень сильным и достаточно сообразительным. Он так крепко вцепился в своего спасителя, что они вместе бухнули в Неву. Калиостро кое-как освободился от цепких рук безумного и выплыл, отдуваясь, а Желугина выловили баграми, посадили в другую лодку и укутали шубой. Гребцы изо всей силы загребли к берегу, где уже собралась целая толпа, глазевшая на странное зрелище. Больной стучал зубами и твердил:

– Какой сердитый, вот так сердитый! Чего же сердиться-то? Я не Бог, не Бог, не Бог, ей-богу, не Бог. Я Васька Желугин, вот кто я такой! А вы и не знали.

– А это кто? – спросил граф на берегу, указывая на родителей Желугина.

– Папаша и мамаша! – ответил тот, ухмыляясь.

– Вы можете его взять домой, рассудок к нему вернулся, – молвил Калиостро.