Стрелка

После пары следующих перебежек по хрустящему снегу, друг понял бесперспективность этих подлунных маневров, и у него, сквозь хмель, наконец, созрела мысль о необходимости возвращаться «домой». Выйдя на стандартное обледенелое крыльцо стандартной пангодинской двухэтажки, рядом с которой, и далее, в полнейшем беспорядке, как ему показалось, лепились еще несколько таких же «деревяшек», он с ужасом осознал, что заблудился. Единственным его ориентиром была меловая стрелка, начертанная на двери первого этажа неведомой общаги.

С помощью уже освоенных перебежек он принялся искать этот желанный знак. (Наверное, со своей гитарой мой друг выглядел как автоматчик, перебегающий от укрытия к укрытию, меняющий дислокацию.) Заскакивал в парадную, крался, согнувшись, по первому этажу, ища стрелку. Через час ему стали попадаться уже знакомые дверные ручки, замочные скважины, дерматиновые обивки. Он страшно замерз, хотелось есть и даже пить.

В одном месте его, крадущегося по коридору и якобы заглядывающего в замочные отверстия, окликнули:

— Парень, ты чего там ищешь в новом году?

— Стрелку… — клацая зубами, ответил друг, целеустремленно продолжая согбенное движение вдоль череды дверей.

— Слышь, маньяк, я сейчас мужиков крикну!.. — возвысили голос в конце коридора.

В другом месте он более подробно объяснял про стрелку, называл мою фамилию, которая еще не была известна широкому кругу пангодинцев. Смеялись над ним и над моей фамилией.

В третий раз, окончательно раздосадованный, он не стал отвечать на вопрос о цели своего коридорного ползания, за что добродушные, но находчивые пангодинцы просто отняли у него гитару и выкинули ее на улицу, в снег, надеясь, что хозяин инструмента сам ретируется вслед за инструментом. Они не ошиблись.

…Когда он нашел вожделенную стрелку, то первым делом почему-то не толкнул дверь, чтобы немедленно войти, а глянул на часы. Было семь часов утра. Тут он, по его признанию, чуть не заплакал.

— Ты почему так долго? — только и воскликнул я, проснувшись, когда друг шумно ввалился в комнату.

— Стрелку твою проклятую искал, пангодинец несчастный, — свирепо прохрипел надымчанин, отшвыривая гитару, как, вероятно, одну из виновниц своих злоключений.

Виноватая гитара угодила в рейку, поддерживающую столешницу. Стол рухнул, вернее, сложился, повис на рояльных петлях. Сервировка рассыпалась по полу.

Телевизор, путем замысловатых зацепов самортизировав на электрошнуре, уцелел и даже не отключился, продолжал работать, лежа на боку, — это была вторая удача в новом году. Первой удачей было то, что друг вернулся живым.

Что ж, выходит, фартово год начинается, — подумал я и улыбнулся.

— Смейся, смейся!.. — плаксиво приговаривал мой друг, ловя по полу уцелевшую початую бутылку спирта, источавшую на линолеум драгоценные «були» и юрко ускользающую от его синих, как советские куры, дрожащих рук. — Смейся, пангодинец несчастный. Ну что за ху… ху-хутор близ Надыма!.. Новый год нельзя встретить по-человечески. Ноги моей здесь больше не будет!..