Стрелка

В Пердуновке горячая вода — во всякий час. А здесь — набрал котелок, разложил костерок, подождал часок… Потом котелок отмывать холодной водой с песком.

Не смертельно. Но после дня с веслом на солнышке — хочется быстренько сполоснуться. Очень хочется.

Спать на земле, овчинку на лапничек постелив да кафтаном накрывшись — без проблем. Но эти же придурки вопить начинают:

– Боярич взбесивши! Боярич по ночам ходит! Глаз не открывает! Рычит по волчьему!

Насчёт «рычит» — костровой врёт нагло. Я сплю тихо. Хотя и подвижно: каждые четверть часа встаю на четвереньки и делаю круг по постели в разные стороны — девчонки мне всё про меня рассказывали.

Но остальные же воины вовсе в испуг впали!

– Бесноватый! Бесами обуянный! Оборотень!

Крест показываю — не помогает.

– Во! Оборотень с крестом! Осину! Осину ищи! Кол вырубим и…

Лазарь кинулся успокаивать — не слушают.

– Ты, боярич, ещё молодой, жизни не видал, с нежитью не воевал…!

Ну, конечно. Они тут все — сплошь ветераны сражений с зомбями и некромантами! Мантикор с василисками сапогами запинывают!

Пара дурней вопит, остальные стоят глаза выпучив. Тут уже и я обозлился. Экие невежи! Оборотня — нежитью называют! Ты ещё вампира покойником назови! Он же живой — только спит в гробу и режим питания… специфический.

Вытащил свои «огрызки заспинные», давай перед собой лезвие об лезвие потачивати:

– Ну что, дурни стоеросовые, кому охота поиграться-побегати? На один нож насажу, другим розочку вырежу. Подходи, не толкайся. Всяк свое получит, всяк своей кровушкой умоется. Где там обещанный кол осиновый? Долго ль ждать добру молодцу угощения? Ох, попотчую я вас — вашим собственным! Засажу дреколье крикунам в задницу, хорошо вобью — сопли с носа вылетят.

Народ приутих малость. А у меня за плечом Сухан топоры свои вытаскивает. Грустно так. И начинает, повторяя мои движения, водить лезвием по лезвию.

Тут снова Лазарь влез:

– А ну осади! Он мой гость! Он мой друг! Прекратить безобразие! Я — ваш командир! Присягу помните? Прекратить!

Мда… командир из него… Не те слова, не в той тональности… Не хватает нашему петушку басовитости.

Побухтели, осинку на дрова порубили. Сошлись на том, что мне надо к попу идти. Чтобы окропил. Святой водой, а не тем, что вы подумали.

Отвели меня, мало — не под конвоем, к нашему походному батюшке. Обретается сей слуга царя небесного поблизости от царя земного — у шатра княжеского.

– Оборотень?! Бесноватый?! Ахти мне! Тьфу-тьфу-тьфу! Святый боже, святый крепкий, спаси мя и помилуй! Изыди-изыди-изыди!

– Ну что, мужики? Удостоверились? Дымом не изошёл? С вонью под землю не провалился. Чего ещё надо?

Попец понял: все — нормальные. Начал вещички свои собирать — караван вот-вот сдвинется, да вопросы спрашивать:

– А ты хто? А на исповеди давно ли? А у святого причастия…

Но когда до него ответ на первый вопрос дошёл:

– Иван Рябина, смоленский боярич, сын славного сотника храбрых смоленских стрелков Акима Яновича Рябины…

— тут его и переклинило. Бородёнкой своей трясёт, воздух заглатывает:

– Ап, ап… Смоленский?! Смоленского?! Боярина?!!! Сотника стрелков?!!!

Рожок пропел, народ забегал быстрее: «До отправленья поезда осталось пять минут». В смысле — каравана. И мы — разбежались.

Мне всё это — очень не понравилось: я же беглец от князя Смоленского. В здешней терминологии — вор государев. Мне сильно отсвечивать… нежелательно.

Но я ж ничего не делал! Просто спал! Так, как мне удобно. А аборигены чуть кол осиновый в брюхо не загнали! Придурки предканутые… Или правильнее: предки придурковатые?

Вот, пришлось со служителем культа пообщаться. Теперь он кинется к Тверскому князю: «У нас в войске — вражий соглядатай!».

Смоленские рати лет семнадцать назад здесь не худо прошлись, весь Волжский верх — в пепел выжгли, только полону семь тысяч взяли. Помнят смоленских здесь, помнят. И конкретно — стрелков. Вот, конкретно, на этом месте. На холме пепелище уже заросло, но, пока свежая листва не закрыла, видны обгорелые венцы домов бывшего селения.

Место это… в моё время и не увидишь — устье Шоши, дно Московского моря.

Болотистая низина с несколькими холмами. Сейчас, в половодье — залита под края, лес вокруг — «по колено в воде» стоит. А тогда, зимой, стрелки подошли вплотную к поселению.

Ещё один город постройки Долгорукого, так и назывался — Шоша. Был.

Аким тогда наглядно продемонстрировал превосходство своих «новогородских берестяных луков» над местными. Почти все защитники так на валу и остались. Потом смоленские, новгородские, волынские ратники лезли через верх как к себе домой.

Нехорошо получилось, начальство теперь загрузится — кто я и зачем я? Придумает себе страшилку, и будут мне от этого разные бяки. А что делать? — Врать-то мне нельзя. Сам запрет придумал — сам исполняю.

Гребу, грущу да на ушкуи любуюсь.

Кроме четырёх княжеских лодий с тремя дощаниками, в караване идёт шесть лодей с пятью боярскими хоругвями. А третьим сортом у нас — охотники.

* * *