Стрелок

— Дело не в твоей цели, стрелок. Дело в твоей голове. Туго соображающей, тупой, упорной голове. Такой еще не бывало за всю историю планеты. Возможно, за всю историю творения.

— Сейчас время говорить. Время рассказов.

— Тогда говори.

Человек в черном потряс объемистым рукавом своего просторного одеяния. Оттуда выпал обернутый фольгой пакет — во множестве блестящих складок отразились угасающие угли.

— Табак, стрелок. Покуришь?

Роланд сумел устоять перед кроликом, но перед куревом устоять не смог. Он нетерпеливыми пальцами раскрыл фольгу. Внутри оказалось тонкое крошево табака и зеленые, на удивление влажные листья для завертки. Такого табака стрелок не видел десять лет.

Свернув две папиросы, он прикусил кончик каждой, чтобы ощутить аромат, и одну предложил человеку в черном. Тот взял. Оба достали из костра по горящему прутику.

Стрелок прикурил, глубоко втянул в легкие ароматный дым, прикрыв глаза, чтобы сосредоточиться на ощущениях, и медленно, с удовольствием выдохнул.

— Хорош табачок? — поинтересовался человек в черном.

— Да. Очень.

— Наслаждайся. Быть может, тебе долгонько не придется курить.

Стрелок воспринял известие бесстрастно.

— Отлично, — сказал человек в черном. — Тогда, чтобы начать: ты должен понимать, что Башня была всегда, и всегда были мальчишки, которые знали о ней и вожделели ее сильнее власти, богатства или женщин…

Тут состоялся разговор — разговор длиной в ночь, и одному Богу известно, сколько времени было потрачено сверх того, — однако после стрелок сумел припомнить из него очень немногое… и очень немногое показалось важным его странно практическому уму. Человек в черном объяснил: Роланд должен пойти к морю, раскинувшемуся не более чем двадцатью милями нетрудного пути западнее, и там будет наделен силой извлечения.

— Это не вполне верно, — прибавил человек в черном, кидая папиросу в костер. — Никто не хочет наделять тебя той или иной силой, стрелок; она попросту присуща тебе, и я принужден пояснить это частично из-за принесенного в жертву мальчика, а частично оттого, что таков закон, естественный порядок вещей. Воде надлежит течь вниз с холма, тебе надлежит получить разъяснение. По моему разумению, ты извлечешь и перенесешь сюда троих… однако, честно говоря, мне все равно и на самом деле я ничего не хочу знать.

— Троих, — пробормотал стрелок, думая об Оракуле.

— Тогда-то и начнется забава. Но к тому времени меня уже давно не будет. Прощай, стрелок. Теперь моя роль сыграна. Цепочка все еще в твоих руках. Остерегайся, чтобы она не обвилась вокруг твоей шеи.

Понуждаемый чем-то извне, Роланд сказал:

— Ты ведь должен сказать еще кое-что, правда?

— Да, — ответил человек в черном, улыбнулся стрелку глазами и простер к нему руку. — Да будет свет.

И стал свет.

Пробудившись подле прогоревшего костра, Роланд обнаружил, что постарел на десять лет. Черные волосы на висках поредели, в них пробралась седина, сизая, точно паутина поздней осенью. Морщины на лице стали глубже, кожа загрубела.

Остатки принесенного им хвороста превратились в железное дерево, а человек в черном был смеющимся скелетом в гниющем черном балахоне: на погосте прибавилось костей, новый череп украсил место страданий.

Стрелок встал и огляделся. Он посмотрел на свет и увидел, что это хорошо.

Внезапным быстрым движением Роланд потянулся к останкам своего ночного собеседника… того, с кем говорил ночью, непонятным образом растянувшейся на годы. Выломав у Уолтера нижнюю челюсть, он небрежно втиснул ее в левый боковой карман штанов — вполне подохдящая замена затерявшемуся под горами амулету.

Башня. Она ждала где-то впереди — нексус Времени, нексус Меры.

Роланд снова двинулся на запад, спиной к восходу, держа курс на океан. Он понимал: миновал большой отрезок жизни. «Я любил тебя, Джейк», — сказал он вслух.

Затекшее тело отошло, и стрелок зашагал быстрее. К вечеру он добрался до того места, где оканчивалась суша, и уселся на пустынном взморье, справа и слева терявшемся в бесконечности. Волны безостановочно бились в берег, вновь и вновь тяжело, с грохотом обрушиваясь на него. Закатное солнце нарисовало на воде широкую, сверкающую золотисто-рыжую полосу.

Стрелок сидел, подставив лицо меркнущему свету, и грезил о своем, глядя, как появляются звезды. Намерения его не поколебались и сердце не дрогнуло. Ветер трепал поредевшую и поседевшую шевелюру, к бедрам тяжело льнули смертельно опасные, инкрустированные сандалом отцовские револьверы. Роланд был одинок, но вовсе не считал одиночество чем-то плохим или постыдным. На мир, продолжающий свое движение, спустилась тьма. Стрелок ждал часа извлечения и видел долгие сны о Темной Башне, к которой придет однажды на склоне дня и, трубя в рог, подступит совсем близко, дабы начать некую невообразимую последнюю битву.