Стрелок

Ни одно, даже самое колоритное описание этой женщины, наверное, всё равно не соответствовало бы действительности. Её груди были как земляные валы. Шея — могучая колонна, лицо — одутловатая бледная луна, на которой сверкали глаза, тёмные и огромные, как бездонные озёра. Роскошные тёмно-каштановые волосы, скрученные на затылке небрежным разваливающимся узлом, удерживала заколка размером с небольшой вертел для мяса. На ней было простое платье. Похоже, из мешковины. В громадных, как горбыли, ручищах она держала псалтырь. Её кожа была на удивление чистой и гладкой, цвета свежих сливок. Стрелок подумал, что она весит, наверное, фунтов триста. Внезапно его обуяло желание — алая, жгучая похоть. Его аж затрясло. Он поспешил отвернуться.

Мы сойдёмся у реки,
У прекрасной у реки,
Мы сойдёмся у реки,
У ре-е-е-е-е-ки,
В Царстве Божием.

Последняя нота последней строфы замерла. Раздалось шарканье ног и покашливание.

Она ждала. Когда они успокоились, она протянула к ним руки, как бы благословляя всю паству. Это был жест, пробуждающий воспоминания.

— Любезные братья и сестры мои во Христе!

От её слов веяло чем-то неуловимо знакомым.

На мгновение стрелка захватило странное чувство, в котором тоска по былому мешалась со страхом, и всё пронизывало жутковатое ощущение deja vu. Он подумал: я уже это видел, во сне. Или, может быть, не во сне. Но где? Когда? Точно не в Меджисе. Да, не в Меджисе. Он тряхнул головой, прогоняя это свербящее чувство. Прихожане — человек двадцать пять — замерли в гробовом молчании. Все взгляды были прикованы к проповеднице.

— Сегодня мы поговорим о Нечистом.

Её голос был сладок и мелодичен — выразительное, хорошо поставленное сопрано.

Слабый ропот прошёл по рядам прихожан.

— Мне кажется, — задумчиво вымолвила Сильвия Питтстон, — будто я знаю лично всех тех, о ком говорится в Писании. Только за последние пять лет я зачитала до дыр три Библии, и ещё множество — до того. Хотя книги и дороги в этом больном мире. Я люблю эту Книгу. Я люблю тех, кто в ней действует. Рука об руку с Даниилом вступала я в ров со львами. Я стояла рядом с Давидом, когда его искушала Вирсавия, купаясь в пруду обнажённой. С Седрахом, Мисахом и Авденаго была я в печи, раскалённой огнём. Я сразила две тысячи воинов вместе с Самсоном и по дороге в Дамаск ослепла от света небесного вместе с Павлом. Вместе с Марией рыдала я у Голгофы.

И опять тихий вздох прошелестел по рядам.

— Я узнала их и полюбила всем сердцем. И лишь один, — она подняла вверх указательный палец, — лишь один из актёров великой той драмы остаётся для меня загадкой. Единственный, кто стоит в стороне, пряча лицо в тени. Единственный, кто заставляет тело моё дрожать — и трепетать мою душу. Я боюсь его. Я не знаю его помыслов и боюсь. Я боюсь Нечистого.

Ещё один вздох. Одна из женщин зажала рукой рот, как будто удерживая рвущийся крик, и стала раскачиваться всё сильнее.

— Это он, Нечистый, искушал Еву в образе змия ползучего, ухмыляясь и пресмыкаясь на брюхе. Это он, Нечистый; пришёл к сынам израилевым, когда Моисей поднялся на гору Синай, и нашёптывал им, подстрекая их сотворить себе идола, золотого тельца, и поклоняться ему, предаваясь мерзости и блуду.

Стоны, кивки.

— Нечистый! Он стоял на балконе рядом с Иезавелью, наблюдая за тем, как нашёл свою смерть царь Ахав, и вместе они потешались, когда псы лакали его ещё тёплую кровь. О мои братья и сестры, остерегайтесь его — Нечистого.

— Да, Иисус милосердный… — выдохнул старик в соломенной шляпе. Тот самый, кого стрелок встретил первым на входе в Талл.

— Он всегда здесь, мои братья и сестры. Он среди нас. Но мне неведомы его помыслы. И вам тоже неведомы его помыслы. Кто сумел бы постичь эту ужасную тьму, что клубится в его потаённых думах, эту незыблемую гордыню, титаническое богохульство, нечестивое ликование?! И безумие, воистину исполинское, всепоглощающее безумие, которое входит, вползает в людские души, точит их, будто червь, порождая желания мерзкие и нечестивые?!

— О Иисус Спаситель…

— Это он привёл Господа нашего на Гору…

— Да…

— Это он искушал Его и сулил Ему целый мир и мирские услады…

— Да-а-а-а-а…

— И он вернётся, когда наступит Конец света… он, Конец света, уже грядёт, братья и сестры. Вы это чувствуете?

— Да-а-а-а-а…

Прихожане раскачивались и рыдали — паства стала похожа на море. Женщина за кафедрой, казалось, указывала на каждого и в то же время ни на кого.

— Он придёт как Антихрист, алый король с глазами, налитыми кровью, и поведёт человеков к пылающим недрам погибели, в пламень мук вечных, к кровавому краю греха, когда воссияет на небе звезда Полынь, и язвы изгложут тела детей малых, когда женские чрева родят чудовищ, а деяния рук человеческих обернутся кровью…

— О-о-о-о…

— О Боже…

— О-о-о-оооооооо…

Какая-то женщина повалилась на пол, стуча ногами по дощатому настилу. Одна туфля слетела.

— За всякой усладою плоти стоит он… он! Это он создал адские машины с клеймом Ла-Мерк. Нечистый!