Стрелок

— Еще Шах!

— Ушел!

— Мат!

— Ушел!

— Куда ушел? — вкрадчиво спросил капитан.

— Совсем ушел, вот, ушел!

— Сюда нельзя здесь тебе шах.

— А я сюда!

— И здесь нельзя.

— А…

— Да, Валерий Михайлович, да, надо…

Игроки уже не замечали, что давно стоят друг перед другом.

— Это что же… Мат, получается?!! — выдохнул биолог, — так что же ты, «сосна старая», молчал?!!!

— Во-первых: если мы друзья, это не повод забыть субординацию! Во-вторых: я говорил, ты не слышал…

Бортинженер уже давно с любопытством на них поглядывал и на немой вопрос серых глаз Валерия Михайловича ответил утвердительно: — Говорил.

— А куда у меня исчез ферзь? — подозрительно посмотрел биолог на капитана.

— Я н-не брал…, тьфу ты, Валера, ну как ты мог подумать?!! Вон ферзь, под креслом лежит, упал во время замыкания.

Они переглянулись.

— Переигрываем!!!

*****

Мишка стоял посреди рубки и плакал — горько, молча, без слез. Слезы были, пока он по всему кораблю искал щенка, кричал, звал… Говорить взрослым не хотелось, это аврал, нотации, ругань… Сначала высохли слезы, затем отяжелели руки и ноги, появилось безразличие. В какой-то момент он стряхнул отупение, пришла спасительная мысль: «может, взрослые, они же умные…». Вдруг стало легче, он заплакал навзрыд и побежал к отцу. Дальше все в памяти было как лоскутное одеяло, пятнами: разговор в кают-компании, общий сбор экипажа, поиски с привлечением Корабельного бортового компьютера (он же расчетный модуль), сожалеющие взгляды, теплые руки капитана (или отца)? Конечно, кто-то из экипажа вспомнил, как щенка завели в корабль и привязали. И веревку нашли… оборванную. Стрелок ее перегрыз и убежал, к бабочкам…

Слезы снова текли. Мишка их не замечал. Его куда-то несли, коридоры плыли в слезах… озеро слез перед глазами… «Руки, теплые, обветренные, жесткие, такие родные, но почему, почему вы не можете развернуть это сраное корыто в обратную сторону?!!! Как же теперь жить?!!!»

— Кажется, он уснул, — уловил Мишка краем сознания и провалился в спасительную вату забвения.

К обеду следующего дня Мишка вышел сумрачно-сдержанным. Вяло ковырял вилкой макароны «по-флотски». Корабельная жизнь ощутимо не изменилась. Так же неслись вахты. В свободное народ играл в спортзале в волейбол, смотрел кино, загорал, глядя на панораму океанского пляжа с пальмами. Порой рассказывали веселые истории, шуткам были рады, охотно смеялись. Мишку тоже пытались растормошить. Потом перестали. Мишка никак не мог понять: почему салфетки на столе такие празднично разноцветные, салатницы такие блестящие, еда такая красивая, и смех… смех, как может быть смех, когда ему так плохо. Смех… если кого-то не хватает из экипажа. Отец сказал однажды:

— Это только собака… Ничем здесь уже не помочь. Знаешь, мы купим тебе нового щенка. Ты с ним подружишься, он конечно не Стрелок, но ведь любить тебя будет не меньше…

— Папа, что ты такое говоришь? Разве мне нужно, чтоб не меньше любили… Ты же прекрасно понимаешь — новыйдруг, даже самый лучший, не сможет заменить потерянного друга!!!

— Но согласись: новый друг может быть не менее дорог.

— Да, папа. Только это ничего не меняет!

Валерий Михайлович уловил звон в последних словах сына. Дальше уговаривать не стоило — струна могла лопнуть. Напоследок он сказал:

— Мишка, в жизни случается всякое. Только жизнь от этого не кончается. Ничего не происходит бессмысленно. Все происходящее рождает понимание жизни и ее ценности. Мы не можем повернуть корабль к Бете — не хватит горючего на обратный путь к Земле. Но ведь Стрелок от этого не умрет. На планете достаточно корма, и, возможно, следующая экспедиция его подберет.

— В том-то и дело папа — «возможно подберет», а возможно нет. Папа, ты прости, можно я побуду один…

Мишку не дергали, не смешили глупыми шутками, не смотрели на него с сожалением — проявляли такт к его беде. Он всем за это был благодарен, но видеть никого не хотел и сразу после обеда скрылся в своей каюте. Так текли дни, ночи… Ночи, в это время все обостряется, потому что никого рядом нет, и мысли бегут, бегут по кругу. И лишь мокрая подушка с тобой, как якорь мироздания…

Посадку он почти не помнил. Родной дом немного оживил его. Запомнились мамины глаза, огромные, тревожные, черные. И опять руки… тепло груди у щеки… лицом зарыться в это спасительное тепло, закрыться этим теплом, хоть на несколько минут от всех бед… Он не заметил, как заснул. Его положили на кровать.

Ночь прошла для Мишки спокойно. Сквозь сон чувствовал, что мама с папой часто заходят в комнату, смотрят на него. Хотелось сказать: «Идите спать, я, нормально…» — проснуться не было сил.