Стрельцов. Человек без локтей

Теперь незачем скрывать, что мои знания о спорте из самой же газеты и были почерпнуты. И я их поспешил газете же и вернуть — я уловил интонацию, в которой писал редакционный первач Токарев, и следовал за ним. В футбольный раздел ходу не давали и самому Токареву — разделом заправляли Филатов с Мержановым и те, кто к ним примыкал. Но я на корреспонденции с футбола и не претендовал. Я чувствовал, что здесь бы потребовалось пристраиваться в затылок к вперед идущим, долго ходить в подмастерьях, чему я, начавший образовываться в театре, конечно, противился. И я без душевных мук занял вакансию обозревателя бокса — в качестве практиканта, разумеется. И вдруг мне предложили войти в штат редакции — перейти в университете на вечернее отделение, а работать в газете. Теперь я понимаю, что в кратчайшем перечне моих жизненных везений приглашение на работу в «Советский спорт» — всесоюзную газету — должно стоять на самом первом месте. И не за тот ли необдуманный отказ всю мою долгую дальнейшую жизнь меня обносили сколько-нибудь соблазнительными приглашениями? Причина для отказа в шестьдесят третьем году казалась мне тогда сама собой разумеющейся — в последний момент место в статусном отделе отдали другому, приезжему из Горького человеку, впоследствии заметному журналисту, а мне предложили послужить в каком-то полунаучном, полуметодическом… И я почувствовал обиду. Знай я тогда, сколько же обид и унижений предстоит мне из-за того, что не воспользовался я шансом попасть в заповедный штат в свои двадцать три года, не ударив для того палец о палец, — неужели бы стал фордыбачить?

Цех спортивных журналистов, как всякий профессиональный цех, не назовешь дружным, но посторонних (по собственному опыту знаю) он безжалостно отторгает — и всегда самого захудалого из своих предпочтет любому таланту, но со стороны… Начав регулярную работу в спортивной журналистике тридцать семь лет назад, я бы к сегодняшнему дню, возможно, занимал в ней прочное положение, был бы признан и наверняка считался бы сейчас уважаемым ветераном и без узнанных мною в старости проблем публиковался во множестве журнальчиков и газеток, намазывая хлеб маслом (пусть и вредным в моем возрасте), а на шестидесятилетие получил бы, может быть, в подарок футбольный мяч с автографами известных игроков…

Но не вполне уверен, что при таком жизненном раскладе я близко бы сошелся со Стрельцовым, в чью жизнь вошел, не предъявляя редакционного удостоверения.

Вообще-то, если совсем строго придерживаться фактов, то в минуту знакомства со Стрельцовым удостоверение журналистское у меня имелось. Но оно не требовалось, когда Валентин Иванов представил меня ему, хотя Кузьма и назвал контору, где я числился. По-моему, Эдуарду модная в тогдашней Москве аббревиатура АПН ничего не говорила.

Я бы стыдился тогдашнего стремления своего в АПН, не доставь мне пребывание в Агентстве печати Новости столько веселых минут, искренних привязанностей, радости от выпивок, от общения, от иллюзий дружбы и моряцкой спайки с теми, с кем бил баклуши. Кроме понятной суетности (центр города, широта знакомств, легкий журналистский хлеб и прочее), припоминаю в точности мотив, звавший меня в четырехэтажный особняк на Пушкинской, и обнаруживаю в нем и футбольную ноту.

В Коктебеле летом шестьдесят третьего — уже после практики на берегу Волги — я за новосветским вином разговорился о киевском «Динамо» с двумя корреспондентами АПН, совершавшими длительную командировку, показавшуюся мне крайне интересной. Они объехали чуть ли не всю Украину — и фотограф Валерий Шустов сделал огромное количество снимков, опубликованных во всех апээновских журналах, а пишущий журналист Алик Марьямов написал всего один очерк, который не только обошел эти же журналы, но был перепечатан и в областных изданиях. Он назывался «Внимание, Лобановский». На что футбольный обозреватель «Советского спорта» Георгий Радчук откликнулся газетной репликой «Внимание, пустословие». Радчук разбирался в футболе глубже, чем я и Марьямов вместе взятые. Но мне больше понравилось то, что написал Алик, — мы вскоре стали приятелями и оставались ими лет десять. Меня привлек бойкий слог, а не трезвомыслие специалиста. И я захотел в контору, где сотрудникам разрешают писать в таком стиле.

Сотрудник, покровительствовавший мне в «Советском спорте», отговаривал меня от АПН — пугая (и правильно пугая) безымянностью, ожидавшей тех, кто не печатается в газете, выходящей тиражом в несколько миллионов.

Но мне-то — не по летам легковерному и глупому — казалось, что слава ждет меня не иначе как в центре Москвы. И сама ко мне придет, неважно, где застав, — в ресторане ли ВТО или на скамейке бульвара.