Стрельцы у трона

   -- Пустое, Марфушенька. Недосуг лежать. Страстную перемогуся, Бог даст. Светло Христово Воскресенье встречу... А то и всем будет праздник не в праздник, коли царь хворым в постелю заляжет... Сама знаешь... Да и лучче на ногах. С недугом надо не сдавать, наперекор ему идти. Тогда хворь сама слабеет. Ты, гляди, и не сказывай никому, прошу тебя... Наскучать станут. А мне тошней, как пристают ко мне...

   -- Да уж как твоя воля... Я молчу... Как сам знаешь, -- печально ответила кроткая молодая царица.

   Страстная неделя настала.

   Будничная жизнь овладела Москвой. Только в храмах идут особенно долгие моленья. Но торговому и трудовому люду даже помолиться порядком некогда.

   Перед праздником особенно бойко идет торговля, усиленно работают всякие мастера и ремесленники.

   После такого чудесного утра, как минувшее Вербное Воскресенье, завершившееся снежной бурей, погода сразу потеплела. Потянулись серенькие, туманные дни. Тучи не сбегали с неба, сея частым, мелким, совсем не весенним дождем.

   Как будто убрали красивую декорацию, озаренную ярким светом, и обнажилась обычная грустная действительность.

   Скинули свои нарядные, цветные кафтаны и стрельцы, стянули они пояса на темных расхожих чекменях и полукафтаньях, вздели армяки и уселись торговать в лавчонках и лавках, вместо пищали и бердыша взяв в руки аршин и весы.

   Пользуясь издавна дарованными правами беспошлинного торга, большинство служилых стрельцов, их жены и дети постарше занялись торговыми делами, сначала просто чтобы увеличить скудное казенное "жалованье", а потом взманили всех и те большие барыши, какие стало приносить новое занятие.

   Торгует, молится, всякими "рукомеслами" занимается московский люд. Готовится к Светлому Празднику.

   Готовится к нему и царь Московский и всея Руси Федор Алексеевич. Отстаивает долгие службы, принимает патриарха и духовных властей, приказывает, какую милостыню раздавать в эти великие дни покаяния и скорби, сам ходит по колодникам, деньги, калачи им раздает, выпускает на волю кого можно...

   Но на очах у окружающих тает он, как воск от пламени.

   И правда: пламя постоянно горит в груди, в голове, во всем теле царя.

   Врачи, видя упорное, болезненное нежелание Федора лечь в постель, стараются разными снадобьями уменьшить разрушительную лихорадку, утушить предательское, убивающее жизнь внутреннее пламя.

   И после приемов разных снадобий на короткое время лучше чувствует себя больной.

   Тогда он объявляет радостно:

   -- Вот сказывал я: перемогуся -- все и пройдет. А коли слягу в постелю -- не встану боле... Серцем чую, што не встану... Так уж лучче не ложитца. Рано помирать... Хошь и плохой я государь, а все же порядок при царе, какой ни на есть... Наследника нету своего... Братья?.. Один -- и вовсе без разума... Петруша -- куды мал... Не хотелось бы теперь помирать... Рано...

   Царица Марфа начинает плакать, ничего не отвечая на такие слова.

   Софья нахмуривает брови и тоже молчит. Разве скажет изредка:

   -- Што ж, то сударь-братец, коли охота тебе и свою милость печалить, и нас сокрушать, твоя воля. А мы уж сказывали твоему царскому величеству... И врачи и прорицатели -- все в одно толкуют: долгое житие суждено тебе, государю. Разве што иные... ближние недруги, Бога позабыв, извести задумают. Да авось не допустит Господь до этого.

   С первой минуты, когда проявилось нездоровье царя, Софья почти не уходит из его покоев. И он рад этому. Своей духовной силой, подьемом и энергией она отрадно влияет на Федора, помогает ему справляться с собственной телесной немощью и слабостью духовной.

   В одном только не сходятся они.

   Стоит заговорить царю, что он хотел бы видеть своим преемником царевича Петра, как и покойный отец завещал, -- Софья темнела лицом, обрывала всякий разговор, напоминая, что у Нарышкиных и так одна забота: извести его, Федора, посадить на трон Петра. Нередко после этого Софья удалялась на некоторое время к себе, в терем. Но затем -- снова появлялась и ревниво следила за всем, что касалось брата: за приемом лекарств, за его сном и отдыхом, за его выходами и приемами царскими и домашними.

   Как-то незаметно и окружающие привыкли, что у царя есть двойник, только в женском, пышном наряде с фатой -- царевна Софья.

   Отлучалась порою от брата в свой терем Софья и без всякой особой причины, стоило прибежать любимой постельнице царевны, Родимице. По-настоящему звали ее Федора Семеновна. Родом хохлушка, из украинских казачек, это была хитрая, отважная бабенка. Царевна, пошептавшись с Родимицей, сейчас же спешила к себе.

   Здесь уже ждал ее Василий Голицын, часто заходивший к матери, боярыне Ульяне, бывшей прежде мамкой царевича Петра.

   С Голицыным делилась Софья всеми думами, опасениями и надеждами своими. От него черпала советы и указания в тех случаях, когда сама не могла принять какого-нибудь важного решения.

   Встревоженный встретил царевну Голицын, навестивший ее в самую Страстную Пятницу.

   -- Што с тобой, Василь Василич? Али беда какая? -- торопливо спросила Софья, умевшая читать малейший оттенок мысли на выразительном, красивом лице князя.