Стрельцы у трона

   При церкви в родовом склепе еще одиннадцать лет тому назад был похоронен Иван Милославский, посеявший первые семена стрелецкого бунта на Москве, долго бывший вдохновителем замыслов Софьи и всех злых начинаний, какие только были направлены против рода Нарышкиных.

   Тело с гробом было вынуто из склепа, гроб был раскрыт. Останки старого заговорщика в сухом месте сохранились еще довольно хорошо, и в село Преображенское повезли труп боярина Милославского, а палачи кричали при этом:

   -- Дорогу его милости, верховному боярину Ивану Михалычу Милославских...

   И крики эти, как косвенное, но грозное предостережение, должны были через десятки уст дойти и до царевны Софьи в Новодевичьем, откуда рука ее незримо вложила нож и деньги в руки Цыклеру.

   В Преображенском гроб с телом боярина был поставлен под самым помостом плахи. Когда палач рубил Цыклеру и Соковнину руки и ноги, когда он срезал головы двум стрельцам и казаку, их сообщникам, кровь хлестала прямо на труп Милославского, наполняя гроб до краев.

   "Глотай, старый крамольник... Любо ли, кровопийца?.. Доволен ли? -- мысленно спрашивал Петр, лицо которого от гнева и злобы казалось страшным. -- Вот твой друг старый, Цыклер, твой выученик... И Соковнин, ваше староверское семя. Тошно вам, што я Русь задумал из тьмы на свет поднять, державой сделать великою. Неохота вам выпускать меня на вольный свет, чтобы свет и волю я мог принесть народу моему... Так пей же..."

   Сестре Софье он велел только передать:

   -- Сказал государь: сестру родную, дочь отца своего он жалеет еще. Одна, мол, вина -- не вина. Две вины -- полвины... Три вины -- вина исполнится. В ту пору -- пусть не посетует, горше всех ей станет...

   Кончена была казнь, и обезглавленные тела на санях, гроб Милославского на тех же свиньях -- все это было перевезено к Лобному месту, где когда-то лежали кровавые куски тел, изрубленных в майские дни.

   Тут стоял высокий столб, сходный с тем, на котором были начертаны "подвиги" надворной пехоты царевны Софьи. У вершины этого столба торчало пять острых спиц. На каждую воткнули по голове. А тела вместе с полуистлелым Милославским разложили внизу, вокруг столба.

   Долго лежали и тлели здесь трупы, наполняя смрадом воздух, кидая ужас в души.

   Петр понимал, что подстрекало Цыклера, честолюбивого, хитрого иноземца, обиженного успехом других из его братии, поздней приехавших на Москву, но опережающих в карьере старого заговорщика и предателя. Царь видел, что старик Соковнин был наведен на мысль об убийстве и влиянием Софьи, и ненавистью старовера-капитоновца к царю-новоделу... Чтобы очистить воздух, он сослал подальше от Москвы всю семью Цыклера, весь почти род Соковнина и Пушкина.

   И, совершив жестокое дело возмездия, уехал в чужие края учиться, чтобы просветить потом свой край.

   Софья услышала угрозу, поняла намек. Но не только отдаленные угрозы -- самая опасность влекла ее, как влечет порой человека темная бездна, по краю которой идешь, чуя замирание сердца.

   Правда, перед отъездом Петр позаботился, чтобы в Москве не осталось ни одного стрельца. Все полки были разосланы на службу по разным окраинам.

   В слободах остались только жены и дети стрелецкие, чего не бывало никогда.

   Обычно московские стрельцы несли службу только летом по городам, а на зиму почти все возвращались к своим семьям, к своим торговым занятиям и промыслам.

   Вместо стрельцов караулы в Москве несли полки Бутырский, Лефорта, Семеновский и Преображенский.

   Вдруг, постом 1698 года, появилось в Москве до двухсот беглых стрельцов с литовского рубежа, из полков Гундертмарка, Козлова, Чубарова и Черного, из тех полков, которые особенно были недовольны "новыми порядками" цыгана-царя, как бранили староверы Петра до того, когда возвели его в чин "антихриста".

   Несмотря на крепкие караулы у ворот монастыря, где жила Софья, стрельцы сумели при помощи нищих побирушек из стрелецких баб войти в сношения с царевной. И раньше чем беглецов изловили и выгнали из Москвы, посланные от всех четырех полков успели передать Софье свою жалобу на новые, тяжелые, мучительные порядки, вручили ей призыв снова стать во главе правления.

   Ответ был получен немедленно. Вот что писала царевна:

   "Вестно мне учинилось, что из ваших полков приходило к Москве малое число. И вам бы быть к Москве всем четырем полкам и стать под Девичьим монастырем табором. И челом мне бить: идти к Москве против прежнего на державство. А если бы солдаты, кои стоят у монастыря, к Москве пускать не стали, и с ними бы управиться, их побить и к Москве быть. А кто бы не стал пускать с людьми своими или с солдаты, и вам бы чинить с ними бой".

   С этим письмом поспешили стрельцы в Великие Луки, где стояли все четыре полка.

   Но еще на пути, в сорока верстах от Москвы, догнала их новая посланная нищенка, стрелецкая жена

   Ульяна, с новым письмом; царевна писала младшим стрелецким начальникам:

   "Ныне вам худо, а впредь будет и хуже. Идите к Москве. Чего вы стали? Про государя ничего не слышно".