Стрельцы у трона

   Плотный, не по годам тучный, он бросался в глаза своими крупными чертами лица: широким утиным носом, чувственными красивыми губами и невысоким, но чистым, широким лбом. Все лицо его производило впечатление человека, склонного широко пользоваться благами жизни, не думая ни о чем. Только глаза, небольшие, глубоко сидящие, но сверкающие юмором и умом, горящие каким-то внутренним светом и силой, говорили о незаурядной личности этого юноши. Князь Куракин, благообразный, средних лет мужчина, по обязанности посещавший "новые затеи" царя, комедии и спектакли, так же негромко ответил:

   -- Не диво, крепится, слышь, передо всеми. А сам -- хворает изрядно.. Што ж, года уж не молодые. А вон, погляди, и мой царевич, -- ровно ему не по себе што... Смутный и на себя не похож... Еле бредет. И Иванушка -- овсе ноги не волочит. Ишь, так и не отпускает руки братниной...

   -- Што мудреного: почитай и овсе очами скорбен болезный наш Иванушка... Слышь, што ни день, то хуже. Овсе света не видать ему... Кара Божия, одно слово, -- с лицемерным вздохом произнес Толстой. -- Зато погляди на Петрушеньку, на любимчика. Ему хоть бы што. Цветет, ровно яблочко, что ни зимой, ни летом ущербу не знает себе... Слыхал, поди, боярин, каки толки про дите про это идут по теремам... Насчет наследья отцова... Ась?

   -- Слыхал... Да не бывать тому... Рано зубы точут, кому лакомо. Велик кус. Не подавшись бы...

   -- Хе-хе-хе... Жирный кус, што сказать... Многи на него зарются... Поглядим. Занятно. -- И Толстой своими сверлящими глазами стал вглядываться в царскую семью, занявшую места, словно по их лицам хотел разгадать, о чем думает каждый?

   Представление длилось долго. Во время первого перерыва Иван подошел к отцу и слабым своим глухим голосом заявил:

   -- Царь-батюшко... челом тобе... повели в свои покои отбыть... Ишь, головушку разломило... Дядько-то сказывает, без спросу твоего не вольно уйти... Я уж пойду, батюшко.

   -- "Головушку"... Экой ты у меня, кволой... Лучче бы и не приводили тебя. Гляди, мне самому, може, горше твоево. Сижу. Ино -- и потерпеть надо... Ну, да ты ступай. Тебе нечево маяться... Век -- без заботы за братовьями проживешь... Иди со Христом, блаженненький...

   Иван поцеловал руку отцу и, держась за дядьку, вышел из палаты.

   -- И вправду, государь, -- тихо, но тревожно заговорила Наталья. -- Куды не приглядно твое царское здоровье на вид... Не поизволишь ли и сам на покой? Мы уже и досидим тута все, чтобы народ не булгачить: што ушли-де хозяева. Иди, государь. Бога для прошу. Сердечушко штой-то у меня и не на месте.

   -- Ну, ты, Наталья, запричитала. И без тебя тошно. Оставь. Сижу -- и ладно. Перемогусь -- лучче буде, ничем валяться мне. Вон, Данилку спроси... А невмоготу стане, -- я и пойду... Не робятишко я несмысленочек... Ну, и оставь, -- нетерпеливо уже закончил Алексей, видя, что Наталья собирается ему возражать.

   Загремела музыка. Начался второй акт.

   Хотя внимание зрителей было обращено на сцену, где развертывались смешные приключения героя комедии, все почти заметили, что царь вдруг сделал знак Матвееву и своему лекарю. Оба, стоя за спиной государя, наклонились к нему. Гаден дотронулся до лба, до руки Алексея, шепнул что-то Артамону, и оба почти вынесли его в соседний покой через небольшую дверцу, близ которой были устроены царские места.

   Наталья сейчас же вышла вслед за мужем.

   Федор и царевны поднялись было... Но она им дала знак оставаться на местах, и они снова уселись.

   Комедианты на сцене лучше всех могли разглядеть, что случилось. Растерявшись, смущенные говором и тревогой, охватившей всю публику, музыканты и актеры умолкли на некоторое время. Потом, подчиняясь ремесленной дисциплине, снова возобновили было представление.

   Но из двери, куда увели царя, появился Матвеев:

   -- Государь, великий царь мочь не изволит лицедействие смотреть. И все вольны по домам ехать. А хвори особливой у государя нету. От духу, слышь, от тяжкого -- скружило головушку, знать, как лекарь сказывает...

   Музыканты и актеры скрылись за кулисами. Зрители торопливо двинулись к двум дверям, ведущим из покоя в обширные сени деревянных царицыных теремов, где происходил спектакль.

   Знакомые, друзья собирались по пути кучками, переглядывались, обменивались негромко короткими словечками, опасаясь здесь дать волю языку.

   Зрительный зал сразу опустел.

   Петр Толстой, словно поджидавший Куракина, который степенно и довольно медленно двигался за толпой, сказал ему негромко:

   -- Сбирался я отсель к боярину Хитрому, к Богдану Сергееву... Не пожелаешь ли по пути, князенька? Чаю, он рад будет такому гостю.

   -- К Хитрому... Пошто?.. На ночь глядя. Чай, спит давно боярин...

   -- Верь, не спит. Так я и обещалси заглянуть после феатра, навестить старика, коли что новое, поведать бы ему... А тут...

   -- Н-да... чудны дела Твои, Господи... Дай, Боже, здоровья царю... А что ты думаешь: и впрямь, загляну с тобой к боярину Богдану, коли не спит, говоришь...