Стрельцы

– Час твой настал, злодей! – закричал он торжественным голосом, бросив на землю толстый сук, который держал в руке. – Никто на свете не спасет тебя! Иди за мною!

Лысков, обеспамятев от страха, спустился с лошади и повалился на землю перед Бурмистровым.

– Позволяю тебе жить на этом свете еще десять лет, если ты сделаешь хоть одно доброе дело, – продолжал Бурмистров. – Схвати этих разбойников, которые бегут сюда, и предай их в руки правосудия.

Лысков вскочил с земли, сел на лошадь, махнул стрельцам и пустился с ними навстречу раскольникам.

Началась между ними упорная драка. Долго раздавались удары сабель и крики сражающихся, долго ни та ни другая сторона не уступала. Наконец раскольники побежали, и Лысков со стрельцами пустился их преследовать. Тем временем Василий и Наталья, выбежав из леса, пошли в Ласточкино Гнездо. Заря уже угасла на западе. Бурмистров решился идти в избу Сидорова, выпросить у него телегу и немедленно ехать с Натальей в село Погорелово, покуда Лысков не возвратился еще в деревню, где почти все жители уже спали.

– Кто там? – закричал Сидоров, услышав стук у дверей своей избы.

– Впусти меня скорее! – сказал Бурмистров.

– Ах! это никак ты, Василий Петрович. Слава Тебе, Господи! видно, ты цел воротился из лесу.

Сидоров, отворив дверь и увидев наряд Василия и Натальи, отскочил от них аршина на три и прижался в переднем углу к стене, под иконами.

– Что ты, что ты, брат! – сказал Василий, входя с Натальей в избу. – Ты, верно, подумал, что к тебе мертвецы в гости пришли? Не бойся, мы тебе ничего не сделаем. Заложи-ка поскорее телегу да ссуди меня каким-нибудь кафтаном и шапкой, а для Натальи Петровны достань где-нибудь сарафан и повязку. Мы теперь же уедем в Погорелово. Приезжай завтра туда за твоим платьем. Да нельзя ли, братец, все это сделать попроворнее? Я тебе завтра дам три серебряных рубля за хлопоты. Только смотри: ни слова не говори Лыскову.

– Да ты никак и впрямь не мертвец! – сказал Сидоров, все еще посматривая с недоверчивостью и страхом то на Василия, то на его невесту. – Да кто вас угораздил этак нарядиться? Святки, что ли, справляете? Раненько запраздновали! До святок-то еще можно сорок сороков тетеревей настрелять.

– У Сидорова все дичь на уме, – сказала Наталья, с улыбкой взглянув на Бурмистрова.

– Однако ж, братец, нельзя ли все поскорее спроворить? – сказал Василий. – Нам дожидаться, некогда. Да одолжи мне, кстати, до завтра твоего ружья.

– Сейчас, сейчас, Василий Петрович. Все мигом будет готово!

Сидоров проворно заложил свою лошадь в телегу, сбегал к замужней сестре своей за сарафаном и повязкой, вытащил из сундука свой праздничный кафтан и шапку, достал из чулана ружье свое с сумкой и подал все Бурмистрову.

Когда Василий и Наталья, переодевшись, сели уже в телегу, Сидоров сказал:

– А кто же будет лошаденкой-то править? Разве мне самому, Василий Петрович, вас прокатить!

Без шапки, сел он на облучке телеги, взял вожжи, приосанился, ударил лошадь плетью и поскакал по дороге к Погорелову, присвистывая и крича:

– Ну, родимая, не выдай! Знатно скачет, только держись.

Еще прежде полуночи он приехал в Погорелово. Нужно ли описывать радость Натальиной матери, которая так неожиданно увидела дочь свою после долгой разлуки? Отец Павел не мог удержаться от слез, глядя на обрадованную старуху и восторг дочери. Мавра Савишна, вскочив со сна, второпях надела на себя вместо своего сарафана подрясник отца Павла и выбежала здороваться с нежданными гостями, а потом от восхищения пустилась плясать, несмотря на свою духовную одежду.

– Мавра Савишна! – сказал, улыбнувшись, отец Павел, – погляди на себя: ты, кажется, мой подрясник надела. Полно плясать-то!

– Ничего, батюшка, на такой радости не грех и в подряснике поплясать – прости Господи мое согрешение! Ай люшеньки люли!

Сидоров, которому Мавра Савишна после пляски поднесла стакан настойки, остался против приказания Василия ночевать в доме отца Павла и, получив свое платье, ружье и обещанную награду, на другой уже день возвратился в Ласточкино Гнездо в полной уверенности, что барина его, Лыскова, утащили лешие и мертвецы в преисподнюю и что никто не спросит его, куда он и с кем ночью ездил.

IV

Не знаешь, как он силен у двора:

Пропал ты, и навек!

Княжин

Было около полудня, когда Сидоров подъехал к избе своей. На беду его, Лысков сидел на скамье перед своим домом под тенью березы, отдыхая после вчерашней безуспешной погони за раскольниками и ломая голову над чудесною встречею его в лесу с Бурмистровым. Увидев Сидорова, махнул он ему рукою. Впустив лошадь свою с телегою на двор, бедняк почувствовал холод и жар в руках и ногах от страха и побежал к своему барину.

– Куда ты ездил, мошенник?

– А в лес за дровами, батюшка.

– Так это ты шатался целую ночь напролет по лесу, а? Говори же, разбойник! Ты и днем боишься в лес ходить!

– Виноват, батюшка! Сглупа мне невдомек, что ночью в лес за дровами не езда.

– Куда же ты ездил? Говори мне, плут, всю правду. Федька, палок!

– Взмилуйся, отец родной, Сидор Терентьич, за что?