Стрелы Немой скалы

На самом деле, можно ли без проводника найти нишу? У Андронова одно замечание о предстоящем пути: надо ехать вдоль Коп-Кешика и в Бижиктыг-Хая найдешь нишу! Маловато. Тувинцы, которых они встречали, знали о Бижиктыг-Хая, но ничего не знали о нише! Предки Кенин Лопсана когда-то кочевали в тех районах: он мог бы помочь. Но его не было с ними.

И все-таки побывать в Кызыл-Мажалыке необходимо. Поселок был центром района, араты которого гоняли скот к Бижиктыг-Хая. Наверное, кто-нибудь из них слышал о нише Немой скалы?

Друзья разглядывали ночное небо и думали о Веденском. Кто он такой? Почему оказался на пути из Тувы в Абакан? После встречи на Усинском тракте они ничего не получали из Ленинграда. Телеграмма от Медведева в Шагонар была предельно лаконична: «Отправляйтесь маршрут. Выполняйте общую часть работы. Прибытии Кызыл-Мажалык ждите почты».

Какой почты? Не связано ли это с Веденским?

— Андрей, ты не спишь? Кто, по-твоему, Веденский?

— Ты тоже о нем… Не знаю… Для разведчика примитивен, а кто еще — не знаю. А что ты думаешь?

— Примерно то же. Я как-то не очень люблю людей с запасной фамилией. Ты, правда, говорил, что Корольков в госпитале был ничего?

— Может быть, он пережиток? — неожиданно заметил Андрей.

— Чего пережиток — проклятого прошлого? А если конкретнее? Молчишь? Спи тогда. Ты ведь тоже пережиток. Если бы мы ради твоего тщеславия не гонялись за каменными идолами и наскальными рисунками, мы бы наверняка ночевали сегодня у подножия загадочной скалы. Вот было бы здорово!

— Я просто-напросто точно исполнял инструкцию начальства, выполнял общую часть задачи отряда. Между прочим, я, кажется, начальник его.

— Ага, явный зажим критики с употреблением административной власти. Учти, это неблагородно. Можешь не отвечать: я сплю.

Завтра они будут где-то рядом с нишей! Если бы друзья когда-нибудь страдали от бессонницы, они бы наверняка не сомкнули век до утра. К счастью, подобная болезнь им еще не была ведома. На отличный сои они могли рассчитывать при любых обстоятельствах.

Когда с рассветом вездеход, заливаясь сиреной и скрипя тормозами, остановился у наскоро раскинутого лагеря, друзья даже не пошевелились.

В белоснежной рубахе с расстегнутым воротом, в плотных темно-синих брюках-джинсах, заправленных в невысокие сапоги, Евгений Петрович Медведев крикнул над ухом Виктора:

— Подъем!

Тот только перевернулся на другой бок.

— Тарга, вы их водой! — посоветовал прибывший с Медведевым пожилой тувинец Доржу Лопсан — отец Кенина.

— Кого водой? — протирая глаза и не понимая, что происходит, спросил Андрей. Окончательно проснувшись, сообразив, кто перед ним, он щедро плеснул из кружки на Виктора.

Традиционный завтрак в честь гостей был устроен особенно пышный. Из скромных запасов пошло на стол все самое лучшее. Не требовалось большого труда, чтобы увидеть в Доржу того проводника, которого так недоставало им. Друзья хорошенько постарались ради таких гостей, довольные и тем, что Медведев, которого они всегда считали своим старшим другом, был здесь.

Вдруг Евгений Петрович почему-то лукаво посмотрел на них, повернулся к Доржу и старому знакомому шоферу Николаю Хазакову, что-то шепнул и, легко поднявшись с земли, поднял кружку дымящегося черного чаю:

— Забыли, черти! Ну и сотрудничков набрали в институт! Прошу встать.

Друзья виновато встали, но ничего не могли понять. Медведев торжественно произнес:

— Сегодня первое июля — День этнографа! За нашу науку! За друзей, шагающих сейчас к стойбищам, аулам, селениям и городам! За тех, кто идет к людям разного цвета кожи — к разноязыкому человеческому племени, чтобы утверждать свободу, равенство и братство всех народов!

Церемонно чокнувшись походными кружками с чаем, друзья молча корили себя. Как же они забыли такой день?

Традиция отмечать День этнографа была молодой. Родилась она, как любил утверждать Скворцов, под влиянием археологов, отмечающих свой день несколько пятилетий. У этнографов не было даже своей песни. Однако они с полным правом в такой день пели «Грустную песню», родившуюся на раскопках древнего Хорезма:

Здесь когда-то город многолюдный
     Привлекал гостей красой своей.
Во дворце порою арфы струны
     Пели в тишине ночей.
Струны звонкие умолкли, лишь сова кричит во мгле,
От былого лишь обломки в старой выжженной земле…

Те, кто создал эту песню, те, кто копал Хорезм, прежде всего были сотрудниками Института этнографии!

— Я вас помиловал, — сказал Евгений: Петрович, — но помните: чтобы хороший обычай стал традицией, его надо соблюдать.