Стрелы Перуна

— А ча речить-та, — лениво ответил Бортя. — Измышление все энта. Не брал яз худобы ихней.

Ладонь мечника на мгновение ослабла, и Бакун Рыжий тут же этим воспользовался:

— Брешет! Брешет, аки пес! Он, он! Яз сам...

Но тут мечник опять применил силу.

— Тебя не спрашивают. Ты сказывай, — уставился он на смерда.

— А что? Поклеп. Иду яз, значитца, по бору, — усмехнулся Бортя, — на него наткнулся. — Он показал на тиуна. — Зрю, а Рыжий из земли хвост дерет. Яз ему: «Велес в подмогу!», а он меня за ворот. А яз ему — в ухо, штоб честных людей не трогал, кровопивец. Яз ему не холоп, а свободный смерд!

Святослав опять засмеялся. Тиун же делал тщетные потуги освободить свой рот, чтобы вылить в толпу и на князя поток «правды» и обличить смерда в «кривде». Но мечник был начеку.

— Готов ли ты, смерд Бортя, огнем правду добыть? — спросил Святослав.

Бортя с опаской глянул на костер, в котором калился кусок металла, и ответил:

— Сварог[28] правду видит. Делать нечего. Прикажи, князь, возьму железо.

Святослав внимательно посмотрел на дюжего лесного охотника и сказал вдруг:

— Пойдешь в мою дружину — огня не увидишь! Ослобоню от суда. Ну как?

Тиун наконец неимоверным усилием оторвал ладонь мечника от своего лица:

— Князь, не бери его, лешего, в дружину! А кто тогда гривны за корову воеводе Ядрею вернет? Не правда то, штобы в убыток вводить вое...

Но тут красноречие его было прервано самым неожиданным способом, который был в запасе у судебного исполнителя на всякий случай. И случай этот наступил. К Бакуну Рыжему сзади подошел один из помощников мечника и с размаха ударил тиуна по затылку дубиной, обмотанной тряпками. Удар получился мягким, но ошеломляющим. Бакун прикусил язык, пошатнулся. Смотрел он теперь на белый свет осоловелыми глазами и только икал...

Князь улыбнулся и снова вперил взгляд в смерда:

— Ну как? Што скажешь?

Бортя сдвинул шапку на лоб, почесал в затылке, поглядел на небо и ответил:

— Не-е, князь. Не по мне сие.

— Пошто? — удивился Святослав. — Аль силушкой Велес обидел? Иль могутство твое медведь украл?

— Та не-е, силушка-то при мне... Вот только не с руки мне разбойным делом заниматься. Детишек, чать, пятеро. А вдруг убьют? Да и не божье энто дело — кровь лить. Мне жито растить надобно, как то боги наши велят.

Мгновенно над судным местом повисла зловещая тишина. Показалось, снег, падающий хлопьями, обрел вдруг каменный вес и стал колотить по земле гулко и тяжело: а может, это кровь стучала в висках. Таких слов ни великий князь Киевский, ни бояре, ни воеводы, что окружили помост, давно не слыхивали. Все взоры устремились к Святославу.

Но князь не казался разгневанным, спросил смерда ровным голосом:

— Так яз тоже разбойник?

— Яз о том и не мыслю.

— Кто ж боле меня крови льет?

— Гриди да боляре твои... — пытался схитрить смерд.

— Та-ак! — мрачно глянул на него Святослав. — Ну, чать, сам выбирал. Иди, пытай железо. Правду покажешь — живи. Не стерпишь — голова с плеч!

Мужик, чуть косолапя, пошел к костру...

В десяти шагах, у идола Перунова, стояли волхвы. Обвиняемый, чтобы доказать свою правду, должен был достать из огня раскаленный брус металла, шагом донести его до кумира и положить железо в жертвенную чашу. В чаше лежала сухая трава: если она загоралась — обвиняемый оправдывался; если нет — вина его считалась доказанной. Ну а там — казнь по воле великого князя...

Бортя, подойдя к костру, обернулся вдруг и обратился к Святославу:

— Дозволь, князь, шуйцей[29] железо взять.

— Пошто? — удивился тот.

— А-а... Калечен буду. Дак лучше десницу сберечь... — Потом пояснил: — Налетит козарин аль печенег, несподручно отбиваться... Да и с рогатиной супротив медведя как управиться?

Князь подумал:

— Ну что ж... Дозволяю.

Бортя по знаку волхва засучил левый рукав кафтана, прошептал:

— О, Велес, бог наш милосердный, помоги мне... — и решительно сунул руку в огонь. Выпрямился, чуть качнулся: все увидели в вытянутой руке его дымящийся обрубок железа. Смерд шел к идолу, казалось, спокойно, и за дальностью не было видно, как побелело его лицо, как подкашивались ноги.

Но запах горелого мяса достиг всех!

Бортя скрежетал зубами, задыхался от боли, но шел к своей правде, держа муку свою в заскорузлой от непосильного труда руке. Хлопья снега, не долетая до бруска, с шипением превращались в пар.

— Как же надобно верить в правду свою, штоб боль этакую терпеть, — вздыхали в толпе.

— Да то смердова правда! — громко откликнулся кто-то. — А она самая тяжкая на земле и на вечные муки обозначена!

Мечники рыскали глазами по толпе. Но шел густой снег и разглядеть кого-либо было трудно.

Тиун, оправившись от удара, смотрел на своего врага и злорадствовал. Он уверил себя в том, что если смерд и донесет огонь до руки Перуновой, то трава все равно не воспламенится: с утра в чашу набралась изрядная горка снега.

Бортя был в двух шагах от кумира, когда полыхнул нежданный порыв ветра. Горку снега сдуло с чаши. Еще мгновение — смерд опустил туда металл. Задымило, зашипело и... в руке Перуновой заплясал огонь!

— Правда его! — громыхнула толпа.