Стрелы Перуна

Бой за Киев. Кирша с тремя товарищами уходит в разведку. Где-то оплошали, обнаружили себя. Налетело десятка два хазар. Отчаянно рубилась четверка руссов. Первым пал Лабун, самый опытный воин. Потом срубили Вуя. Пронзенный стрелой в горло, упал Зимак. Кирша вырвался, ушел от погони. Рукой подать до своих. Враги потеряли лихого наездника в непроницаемой тьме. Кирша, держась за связку сухого камыша, переплыл Днепр, чуть не умирая от леденящего холода: майская половодная водица даже для закаленного воина показалась обжигающе холодной. Конь его утонул.

Кирша выбрался на правый берег в том месте, откуда уходил с товарищами в разведку, уверенный, что и сейчас здесь свои. Его, уставшего и закоченевшего, спеленал арканом старый хазарин в рваной овчине.

Русс, очнувшись, заговорил с ним:

— Ты бедняк. Я дам тебе золота, отпусти меня...

Воин-кочевник сидел возле маленького костерка: смотрел на светлеющую гладь днепровской воды и молчал. Рядом никого не было. Видимо, старый хазарин случайно оказался здесь или, выполняя приказ бека, оставлен был для наблюдения за рекой. Неподалеку к ветле был привязан поджарый конь: длинный чембур не мешал ему спокойно щипать траву.

— Сто динаров дадут тебе другую жизнь. Ты купишь себе дорогую одежду и хороший меч, — соблазнял кочевника пленник.

Хазарин молчал, задумчиво глядя в огонь. Он даже не повернул головы.

— У тебя и конь-то не свой. Хан на время войны дал...

Кирша заметил, как вздрогнул степняк.

— Я дам тебе боевого карабаира, меч и сто динаров. Подумай.

Кочевник медленно повернул к пленнику сморщенное лицо.

— К чему мне дикий тур в степи, хватит и ягненка в юрте, — лениво ответил воин хазарской поговоркой. — Мы с женой уже стары, а детей у нас нет. Будешь работать на нас, будешь кормить и поить. Сыном нам станешь вместо погибшего Садыка. А как закончится наша жизнь на этом свете и Тенгри-хан призовет нас на небо, тогда ты сможешь идти куда захочешь...

— А ежели ты тут голову потеряешь? — перебил его неторопливые мечтания Кирша.

— Имя мое Оразгул — «счастливый» значит. Тенгри-хан хранит меня в битвах, — лениво поднял на него глаза кочевник. — Я не помню, в скольких сечах рубился. Десять раз ранен был. Мне много лет, а я еще крепко сижу в седле и рука моя твердо направляет острие меча в грудь врагу. Силу мою ты почувствовал на себе. Пленник — ты, молодой, а не я, убеленный сединами.

— Ежели бы яз поберегся малость, то лежать бы тебе без головы! — запальчиво крикнул пленник.

— Тенгри-хан велик! — скривил жесткие губы хазарин. — Бог небесного огня сберег меня и наказал тебя... за глупость.

Старый воин в самом деле был счастлив в битвах. На Днепре были порублены руссами или утонули тысячи хазар и печенегов, а он, раненный в бок стрелой, остался жив. Со скрипучим обозом, лежа на высокой арбе, возвращался Оразгул в свой аил. Кирша плелся следом с волосяной петлей на шее. На стоянках пленник готовил своему хозяину неприхотливую еду, врачевал рану жеваным подорожником и пахучей молодой полынью.

Однажды Кирша ушел было: ночью острым камнем, подобранным накануне, перерезал аркан, сел на коня и помчался в степь. Но его настигла стрела дозорного. Конь пал, а оглушенного беглеца долго хлестали бичами, и если бы не Оразгул, застегали бы насмерть...

Первый год Кирша вместе с хозяином и его племянником-сиротой пас отары овец Санджар-хана. Долго обдумывал русс, как бы убежать из неволи. Один раз, как будто в поисках пропавшей овцы, он забрел далеко в степь. Его вернули дозорные: хазары умели стеречь пленников. После этого случая дюжий хазарин-кузнец заклепал на шее Кирши железный ошейник.

— С ним нигде не укроешься, — со смехом заявил коваль. — Как коня по тавру, так и тебя найдут.

Старый Оразгул счастлив был только в битвах. В жизни ему не везло. На следующий год зима пришла рано, морозы покрыли пастбища ледяной коркой. Овцы от бескормицы падали десятками. Свою ветхую юрту старик заполнил ягнятами, скормив им почти весь съестной припас. Жена Оразгула умерла от голода. Сам он опух и еле переставлял непослушные ноги. Кирша, и так худой по стати своей, стал похож на скелет. Но с племянником Оразгула он делал невозможное, стараясь спасти овец, а значит, и своего хозяина. Собственное горе невольника в тот тяжкий для пастухов год улетело куда-то далеко. Целыми днями с заступом в руках крушил он ледяной покров, под которым пряталась живительная для овец трава.

По ночам русс стал совершать дерзкие набеги на становище хана, чтобы добыть еду. Если кочевники считали преступным украсть что-либо у своего властелина, то невольник смотрел на такое деяние как на благо. Пастухи знали, откуда вдруг появляется ячмень, из которого они пекли лепешки, или кусок конины, но делали вид, что не догадываются. Голод — он для всех не теща с блинами! Набеги русса становились все нахальнее, и казалось удивительным, что его ни разу не поймали и даже не заподозрили.