Стремнина

Арсений уложил якорь точно посередине верхней прорези, уже очищенной от взрыхленной породы. Канат с одинаковым успехом можно было натягивать и правее и левее, смотря по тому, где находится подрезка, до которой дошла очередь. Так, не перекладывая якорь, что весьма канительно, а только наращивая канат, можно было рвать камни в течение дня, по всей ширине прорези.

Головным на участке лежал большой шишковатый камень-одинец. С него и начали. Бригада, как оказалось, уже соскучилась по основной своей работе, и она началась с живостью, без всяких помех. Кисляев и Чернолихов выловили из реки канат и закрепили на его конце заряд. Мерцалов и Бабухин с обоих бортов спаровки ощупывали наметками речное дно. Канат постепенно натянулся, у якоря забилась на струе вешка. Когда спаровка остановилась точно над камнем, Морошка скомандовал:

— Клади!

Снаряд медленно сполз в реку. Лег он на камень хорошо, плотно, облегая шишки. На радостях на спаровке начались шутки да прибаутки.

— Сколько там смотали? — крикнул Володя Полетаев в нетерпении. — Отошли-то уж порядочно.

И Морошка и Подлужный промолчали…

— Да ведь мы уже в нижней прорези! — немного погодя вновь закричал Володя. — Кончайте, вы что?

— Нельзя, — хмурясь, ответил ему Морошка. — Опять будет нарушение. Опять поднимут крик…

Теплоход со спаровкой медленно сплавлялся кормой по течению прямо на земснаряд, который за несколько дней заметно продвинулся в нижней прорези.

— Так мы и на земснаряд налетим, — сказал Володя.

— Утихомирься ты…

Но вот наконец-то теплоход загудел — протяжно, заунывно, с застарелой болью в голосе…

Все замерли, всматриваясь вдаль. Бурлящая река сверкала под утренним солнцем так, что в глазах пестрило. Мысленно отсчитывали секунды…

Не утерпев, Володя оглянулся на теплоход:

— Что случилось?

— Не сработало, — смущенно ответил Подлужный.

— Отчего же?

— А откуда мне знать?

Все молчали, словно ожидая, что Вася Подлужный, верный своей привычке, и тут задумал пошутить. И только Игорь Мерцалов проворчал:

— И всегда-то первый блин комом!

— А все из-за вас! — резанув его недобрым взглядом, сказал Кисляев. — Отходили слишком далеко, вот и оборвало.

— Да вроде и не оборвало, — уныло ответил Подлужный. — Вот он, провод, его не относит.

Неприятно было Морошке начинать новый приступ на шивере с такой неудачи. Обернувшись к рубке, он сказал капитану виноватым голосом:

— Давай, Игнатьич, вперед, поглядим…

Капитан поморщился, как от зубной боли.

— Опять…

— Немного, Игнатьич.

Арсений вел теплоход строго на снаряд. Он поднимался против течения очень медленно, почти незаметно. Вася Подлужный спустился на спаровку и передал катушку Володе Полетаеву, а сам с необычайной осторожностью выбирал провод из воды. Но вот он взмахнул рукой:

— Стой! Дальше не пойдем. Провод цел. Значит, нарушение в цепи. Обрезать? Жалко провод-то…

— Обрезай! — с досадой решил Морошка.

Теплоход со спаровкой направился к запретной зоне. Арсений Морошка снял спасательный жилет, бросил его на палубу перед рубкой.

— Что думаешь делать? — спросил в открытое окно Терентий Игнатьевич.

— Придется класть второй заряд, — мрачновато ответил Морошка.

— Опять…

— Спокойно, Игнатьич.

— А пройдем над камнем?

— Пройдем.

Пока бригада монтировала на спаровке новый заряд и Вася Подлужный ставил запалы, Арсений Морошка успел осмотреть с лодки злополучный камень-одинец. Для этого ему пришлось несколько раз пройтись над ним, осторожно ощупывая наметкой невзорвавшийся заряд, с тем чтобы точно определить, на какой глубина он лежит, можно ли без всякого риска пройти над ним со спаровкой.

Геля с тревогой наблюдала с теплохода за лодкой Морошки и с каждой минутой заметно бледнела.

— Что с тобой, доченька? — спросила ее Гурьевна.

— А заряд… он не взорвется?

— Да что ты, глупенькая? Отчего? Ты не пужайся. Прораб зря не рискует.

Возвратясь на теплоход, Арсений сказал Терентию Игнатьевичу:

— Пройдем.

Увидев Гелю, он нахмурил брови:

— Слушай, Геля, иди-ка ты на берег.

— Но ведь не опасно?

— Тут не узнаешь, где поджидает…

Вероятно пытаясь как-то воздействовать на непослушную Гелю, Морошка окликнул Мерцалова и его приятелей, уже стоявших на спаровке, и предложил им сойти на берег.

— А зачем? — спросили те в три голоса.

— Сейчас опасность будет не больше, чем всегда в нашей работе, — сказал Морошка. — Но вам не приходилось класть второй заряд. Может показаться страшновато.

— Ну и что? — прокричал в ответ Мерцалов. — За кого ты нас считаешь?

Он не знал, какая предстоит работа, и втайне побаивался, что может по неопытности нарваться на беду, но гордость его, какая ни на есть, не позволила ему сейчас уйти со спаровки. Да и понимал он, что очевидное проявление трусости, несомненно, вызовет гневное презрение всей бригады, и ему придется немедленно, да еще с пустым кошельком, распрощаться с Буйной.

— Мне, может, еще не так приходилось рисковать, как тебе, — разошелся Мерцалов, любивший верить решительно всякой лестной выдумке о своей персоне, какая обычно сама собой срывалась с его языка. — Бывало, гонят на корчевку…

— Твоей жизнью рисковать не смею, — сказал Морошка.

— А злопамятный же ты!