Стремнина

— Брось, мама! Ты тут совершенно не причём. Даже если бы ты была против нашего знакомства тогда, я бы всё равно поступила по-своему! Я его любила, хотела быть с ним, а ты знаешь меня, если я что-то захотела, то добьюсь своего! Так что не страдай и не мучай себя!

Ладно, мам, давай спать, а то ведь завтра — на работу, её никто не отменял из-за приезда моего бывшего. Как хорошо, что я работаю! Как приятно чувствовать себя нужной, не заглядывать «всевластному» мужу в рот…

Ну, давай на боковую! Спокойной ночи!

На следующий день Саид выбрал для временного жилья одну из квартир. На душе Марины Михайловны стало спокойнее. Правда, теперь он приходил к ним в первой половине дня, играл с детьми часа два и только потом отправлялся восвояси. Однажды, ожидая Яну с работы и выйдя вечером на балкон, Марина, вдруг увидела стоявших немного в стороне от главной аллеи сквера Яну и Саида. Они что-то бурно обсуждали, мужчина размахивал руками.

— Да что же это такое? Никак не оставит Яну в покое! — заволновалась Марина. — Как хорошо, что он завтра уезжает! Ведь все эти душеспасительные разговоры только льют воду на старую мельницу. Лишь бы она не передумала! — шептала про себя расстроенная Марина, зная, что «упёртая» дочь способна не только добиваться своего любым путём, но и не сдаст позиции в любви, если крепко полюбит.

Когда час спустя Яна пришла домой, мать испытующе посмотрела ей в глаза и, не удержавшись, спросила, о чём они так горячо беседовали в сквере.

— Да ни о чём, мама! Всё о том же. Вторая часть марлезонского балета. Он всё же намеревался уговорить меня вновь стать его пакистанской женой. Ладно, ладно, мамуля! Завтра утром он улетает. Просил передать вам с папой «до свидания»! А с детьми попрощался уже утром. Так что… Знаешь, честно говоря, когда я его увидела в день приезда, его, такие влюблённые, как раньше, глаза, то с надеждой подумала: вдруг он что-то понял, хочет просить прощения… Но ошиблась. Значит, всё правильно мы с тобой сделали тогда! Пусть живёт своей судьбой! — и Яна с невыразимой грустью обняла мать. А в глазах Марины против её желания скопились слёзы.

…Сидя у иллюминатора, Саид смотрел на стелившиеся внизу облака, закрывавшие землю, и думал, что там, в чужом ему Казахстане, осталось его сердце вместе с самыми любимыми им людьми. До мельчайших подробностей он вспоминал разговоры с Яной, её холодные глаза, резкие слова. Он не рассчитывал на столь недружелюбный приём. Ему казалось, что и она так же мучается, страдает без него. Он-то тосковал всё время с тех пор, как оказался брошенным. Вначале не мог поверить, что они уехали навсегда. Как это им это удалось? Где она нашла деньги на билеты? Кто помог? Как ей удалось вывезти Марьям по своему паспорту, в который малышка не была вписана? В тот день, сидя в машине у здания аэропорта он всё не оставлял надежды, что Яна вот-вот, расстроенная неудавшейся попыткой бежать, появится с детьми. А он выйдет из машины и скажет ей: « Ну, что, поехали домой?». Но её всё не было. Тогда он снова зашел здание, разыскал служащего, с которым договорился, чтоб их задержали из-за непорядка в документах. Но тот только развёл руками — дескать, придраться было не к чему. И тогда Саид понял, что она действительно уехала, бросила его. В его груди бушевал огонь. Он ни о чём другом не мог думать — только о ней и о детях! Казалось, жизнь потеряла для него всякий смысл. Её отъезд бесконечно обсуждали его мать и родственники. Все пытались успокоить Саида: всё что ни делается, делается к лучшему! Говорили, что ему не следовало жениться на иностранке, что только пакистанские девушки с детства воспитаны в уважении к мужу. «Как же она сможет вырастить детей одна? Вот посмотришь, вернётся и будет в ногах у тебя валяться, просить прощения!»

Когда в разговоре с ним Яна упомянула его мать, прозорливо предположив, что та уже подыскала ему невесту, она была недалека от истины. Его знакомили с девушками — красивыми и набожными, из зажиточных и респектабельных семейств. Глядя на них, он думал: «Хороша, но только… зачем она мне?» Он не мог представить кого-либо рядом, кроме Яны. Первой его мыслью было — догнать беглянок, отомстить тёще. Но обязательно вернуть жену, иначе жизнь станет бесцветной. Боязнь потерять работу заставила его терпеть до отпуска, который был возможен только летом. Все его мысли были заполнены мечтой о том, как он приедет, скажет, что простил её, что согласен отпускать её впредь домой, раз уж она никак не может без родителей… Она, конечно, тоже поняла за это время, каково жить одной, без мужа.

И он ринулся в Алма-Ату, как только стало возможным взять отпуск.