Стретч - 29 баллов

— Тогда объясни вот что: Англия сыграла 365 матчей в крикет, как если бы бросала монету.

183 выиграла, 182 проиграла — равнее не бывает. Я уверен, что это опровергает твои доводы, хотя не могу понять, как именно.

— Может быть. Но это не подтверждает твои доводы. Они сейчас, кажется, в турне?

— В Новой Зеландии.

— Если выиграют следующий матч, я соглашусь, что к моменту их очередного проигрыша ты как пить дать вступишь в удовлетворяющие тебя отношения.

— Издеваешься?

— Тебе карчофини[25] нравится?

— Ранний период творчества у него был ничего. Когда ты мне, наконец, скажешь, что я натворил вчера ночью?

— М-м, с уксусом, похоже, перебрали. Ладно, возьмем. Когда мы скажем? Мы с Люси договорились, что торопиться не стоит. Трагедия плюс время равняются комедии. Мы хотим, чтобы ты смог сам над собой посмеяться.

— Боже! Ну почему, блин, почему? Почему я сам себе все порчу?

— Не только себе, другим тоже. Не возбуждайся, все не так страшно, как ты воображаешь.

— Она не говорила про девушку, с которой они пытались меня свести?

— Ах да. Девица сбежала с официантом или с кем-то еще после того, как ты пытался овладеть ею прямо на автомате для продажи сигарет.

Я поник над тележкой. В голове резвилось похмелье. Шишка на лбу издавала низкое мучительное гудение.

Генри погрузился в раздумья перед полками с хлебом.

— Мне следует уединиться, Генри. Отречься от общества. Я в нем — лишний.

— Кажется, ты этого уже достиг.

— Прекрасно!

— Просто пить надо чуть меньше.

— Я пью, потому что нервничаю. Если бы эти сволочи принимали меня хоть немного всерьез…

Генри обратил на меня строгий, ясный взор, лицо у него тоже было строгое и ясное. Валяй, папочка, воспитывай.

— Я подскажу, что нужно делать, чтобы тебя воспринимали всерьез. Пойти на вечеринку Люси по случаю долгожданной беременности, нажраться до чертиков, поклеиться к двум замужним женщинам, затеять драку с банковским клерком, далее надо разреветься и объявить присутствующим, что ты — великий поэт человеческой души, потом наблевать в раковину, отрубиться в туалете и в самом конце заявить лучшему другу, который заталкивает тебя в такси, что он зарыл в землю свой талант. Знаешь, такое поведение, несомненно, придает весу.

— О-о… Генри, признайся, что ты шутишь.

— Нет.

— Это все?

— Почти все. Но, как я уже сказал, ты не готов пока услышать всю правду. К тому же тебя уже почти простили. Так что прекращай самобичевание. Кстати, это тебе совет вообще — кончай заниматься самобичеванием и начни что-нибудь делать.

«Великий поэт человеческой души» меня доконал окончательно. Слезопускание мне тоже не понравилось. Да ничего мне не понравилось. Шишак размером с яйцо над глазом вопил об укоризне. Во всей истории трудно было найти что-то смешное. В моем уничижении Том и Люси представлялись солидными, достойными гражданами. Живут в браке, преуспевают, проявляют щедрость, сознательно берут на себя родительский долг, осеняют общество своим великодушием и мудростью, как и положено зрелым людям, — чистоплюи херовы. Ладно, хватит уже, Фрэнк Сам тоже хорош — злишься, что записали в комедианты, а ведешь себя как отъявленный клоун. Пока мои друзья неостановимо продвигались к правильности, мое вызывающее поведение временами представлялось забавным и вполне уместным. Теперь же оно выглядело обычным хамством, идущим от зависти к людям, которые по какой-то непонятной причине меня ценили. Оттого что Том замолвил слово своему папочке, дабы тот взял меня на работу в «Эмпориум», становилось совсем тошно. Обзываю их чистоплюями и тут же принимаю от них подачки.

К тому же меня раздражали не столько другие, сколько я сам. Раньше я считал, что подход Тома и Люси к жизни сродни капитуляции, что их стремление к устойчивости обернется неудачей и крахом надежд. Теперь я так не считаю. Еще тяжелее было видеть перед собой альтернативу. Моя альтернатива — это ресторан в Баттерси и телевизор по пятьдесят часов в неделю. Моя альтернатива — небытие, пустота, мутота, ноль, ничтожество, дырка от бублика… Время мое истекло.