Фрэнк мирно почил во сне в построенном семьдесят лет назад коттедже близ Сент-Ниотса. Его жена и трое детей также работают на телевидении.
Любимец словоохотливых слоев населения оттолкнулся от хозяйского обеденного стола, издав гортанный мятущийся рык: «С пребольшим удовольствием принимаю ваше предложение».
О боже, боже.
Пять фунтов
В пятницу перед уик-эндом у Тома я свернул дела в «О’Хара» пораньше, приехал домой, четыре часа смотрел детские передачи по телевизору и потом собрался за девять секунд. В восемь сел за руль, планируя остановиться по дороге поесть какой-нибудь дрянной еды и прибыть в имение Мэннионов к полуночи. На «диско» с кондиционером, как у Люси, до места можно было добраться часа за полтора, на хекающем «кавалере» — за два с половиной часа. Я протолкнулся на М40 у Актона около 8.30 и тут же оказался в пятничной пробке. Десятки тысяч людей ползли на выход из города, точно угрюмая колонна каторжников — прошли пять метров, остановились, прошли три метра, остановились. У них даже сложились свои грустные песни-псалмы: «О господи, когда это кончится?» и кулаком по рулю; «О господи, когда же мы сдвинемся с места?» и голову в окно, посмотреть, что за препятствие впереди. Я был прикован невидимой цепью к фургону с рекламой тортов и надписью, от которой отдавало Прустом: «Мы сохранили вкус к хорошему торту». Кое-как мы доползли до Аксбриджа, где нас помиловали, и скорость увеличилась до 65 км/ч.
Я сидел в «кавалере», врубив печку на максимум и нарочно заведя старый сборник, нагонявший тоску по Мэри, — самая подходящая обстановка для размышлений. Я ни разу не видел ее после разрыва, мы старательно избегали друг друга. После ссор мы заново настраивали отношения, хотя всякий раз они переходили в более низкий и умеренный регистр. Нам обоим претила мысль о новой попытке. Возможно, мы обходили друг друга стороной с такой тщательностью потому, что не верили в реальность еще одного захода.
Кассета шипела, звук плавал, создавая нужную атмосферу. Музыка, которая нравилась нам обоим, не пережила первой ссоры. Когда наши отношения приобрели осенний оттенок, воспоминания о ярком солнечном свете начали вызывать горечь. Я слушал эту музыку — «Смите», Костелло, Синатру, — и она напоминала мне средний период отношений с Мэри, сплошные диссонансы и обрывки главных тем.
Вуди Аллен как-то сказал, что если секс получается, все остальное получается тоже. У меня с Мэри на втором заходе в плане физиологии как раз все было в порядке, а вот радость ушла. Университетский секс случался неожиданно, как ливень, он мог возникнуть когда и где угодно — как смех или чаепитие. Мне нравилось ее пристрастие к прозрачно-невесомым одежкам, нравилась легкость, с которой она отрывалась от книжек, нравилось, что она начинала первая не реже меня. Наш секс был необременителен и легкодоступен.
В среднем периоде отношений все изменилось. Мэри в это время была уже в Лондоне, сначала переделывала свой диплом на юридический, потом работала в какой-то гигантской фирме в Сити, но вместе мы не жили. Она снимала квартиру на двоих со старой школьной подругой где-то в Хайгейте. Секс закрепился за утренними часами в выходные, когда ей было не противно остаться у меня в Брикстоне, и за жалкими промежутками между окончанием киносеанса и возвращением домой.
«Мне надо домой, потому что я забыла свои таблетки/у меня нет с собой чистой блузки/мне нужно захватить из дома книгу».
«Мне надо домой, потому что утром мне надо взять интервью у советника/полицейского/мусорщика».
Идея поселиться вместе выглядела чересчур хрупкой. Мы совсем недавно расстались из-за того, что, когда я уехал в Лондон, Мэри завела глупую интрижку со студентом из группы английского. Географическая удаленность и студенческая бедность привели к тому, что мы пытались заниматься сексом соразмерно с нашим рабочим расписанием и бюджетом.
И все же радость ушла по другой причине. Мы постоянно обходили на цыпочках трещины во льду, не замечая этого за другими заботами. По моей версии, трещины возникали из-за мелких измен Мэри, ее неистовой одержимости карьерой и потому, что она, как мне казалось, считала, будто моя жизнь уходит псу под хвост. Версию Мэри я так и не смог выведать, но, кажется, она думала, что с окончанием университета я растерял свою ироничность, которая сменилась придирками и критиканством. В студенческие годы во мне жила искорка молодости, любознательности, необязательности и напористости, со временем она все больше превращалась в цинизм. Мне было всего двадцать три, а жизнь успела набить оскомину. Уже тогда, по неизъяснимой причине, во мне начала скапливаться желчь.