Стригольники. Русские гуманисты XIV столетия

Разработанное эсхатологическое учение евангельского христианства («благодати», по Илариону) было самой сильной его стороной во всех жизненных ситуациях, но в тяжкие времена особенно. Поэтому с началом установления татарского ига христианство на Руси идет вширь, проникает и в деревню, а проблема покаяния перестает быть делом отдельной личности и становится общенародной задачей.

Вот почему вопрос о таинстве причащения (совершаемого после исповеди-покаяния) занимает такое важное место в русской общественной мысли XIII–XIV вв., и в частности в движении стригольников.

Более раннюю (домонгольской поры) точку зрения выражали поучения, адресованные отдельному человеку, индивидууму.

Теперь, во время повсеместного действия божьей казни, пастыри обращаются уже ко всему порабощенному народу. Особый интерес представляют поучения Серапиона Владимирского, молодость которого застала благословенную предмонгольскую эпоху, в зрелости он был свидетелем Батыева погрома, а в старости, за год до смерти, он стал епископом Владимирским и участвовал в церковном соборе 1274 г.

Страшно есть, чада

, впасти в гнев божий!..Какие казни от бога не въсприяхом?
Не пленена ли бысть земля наша?
Не взяти ли гради наши?..
Се уже к 40 лет приближаеть [от 1237–1240 г.] томление и мукаИ дане тяжькия на ны не престануть…
И в сласть хлеба своего изъести не можем,
И въздыхание наше и печаль сушать кости наша.
Кто же ны сего доведе?
Наше безаконье и наши греси,
Наше неслушанье, наше непокаянье[121].

Современник и свидетель, знавший и расцвет Руси и последствия завоевания, Серапион дал впечатляющую картину разгрома, положившего рубеж разным эпохам:

Бог, видев наша безаконья умножившася,
видев ны заповеди его отвергъша…
много страха пущаще, много рабы своими учаще —
и ничим же унше показахомься…
Тогда наведе на ны язык

[народ] немилостивязык лют, язык не щадящь красы уны,
немощи старець, младости детии —
двигнухомь бо на ся ярость бога нашего…
Разрушены божественьныя церкви,
осквернены быша ссуды священии
и честные кресты и святыя книгы.
Потоптаны быша святая места,
святители мечю во ядь [в пищу] быша;плоти преподобных мних [мощи] птицам на снедь повержени быша.Кровь отцов и братьев наших, аки вода многа землю напои.
Князий наших, воевод крепость исчезе,
храбрии [воины] наша, страха наполънынеся бежашамьножайша же братья и чада наша в плен ведени быша.
Гради мнози опустели суть.
Села наша лядиною [порослью] поростоша.Величьство наше смерися, красота наша погыбе,
богатьство наше онем [татарам] в корысть бысть…Земля наша иноплеменником в достояние бысть…
*
Не бысть казни, кая бы преминула нас
И ныне беспрестани казнимы есмы,
Не обратихомся к господу, не покаяхомся о безаконии наших…[122]

Как монах и впоследствии архимандрит Киево-Печерского монастыря, Серапион был, по всей вероятности, в дни своей молодости непосредственным свидетелем последнего акта трагедии, когда в 1240 г. батыевы катапульты разрушали Десятинную церковь, когда подвергались надруганию мощи в монастырских пещерах, когда великий князь киевский Михаил Всеволодич бежал из Киева «страха ради татарска», еще до появления татар у стен города.

На этом печальном рубеже кончилось двухвековое развитие победоносного былинного эпоса древней Руси. Последняя былина, созданная уже после татарского нашествия, посвящена печальной теме: «Сказ о том, как перевелись богатыри на святой Руси» — и расценивает гибель богатырства как наказание свыше.