Стриптиз

Примерно через неделю Эрин придумала для себя кое-что. Всякий раз, когда ей становилось холодно – физически или морально – и в голове всплывал вопрос: «Какого черта я выделываю все это?», она принималась думать об Анджи. А выходя на сцену, позволяла музыке подхватывать себя и унести далеко-далеко... Потому-то она и придавала такое значение подбору музыки: песни должны были что-то значить для нее. Танцуя под «свои» мелодии, Эрин ощущала, как отступает куда-то постоянная мучительная тревога, как чудесным образом исчезает все, что ее окружало. Она забывала, что отплясывает в чем мать родила перед толпой пьяных мужчин, и представляла себе, что зрители оценивают высоту ее прыжков и плавность движений, а не форму ее зада.

Хуже всего поначалу дело обстояло с улыбкой. Эрин была далеко не в восторге от своей новой работы, а потому и улыбка у нее не получалась. К тому же вскоре она заметила, что многие посетители тоже не улыбаются, а просто смотрят – бесстрастно и внимательно, как оценщики на аукционе скота. И снова Урбана дала ей ценный совет:

– С помощью улыбки можно добиться чего угодно!

Эрин послушалась совета и заставила себя улыбаться. Ее заработок не замедлил увеличиться. Мужчины подходили к сцене и совали сложенные десятидолларовые бумажки ей за подвязки или за резинку трико. Многие, оказавшись так близко от нее, начинали нервничать – особенно после того как в процессе сования банкнот их руки касались ее бедер. Эрин постоянно приходилось вспоминать о той доходящей до смешного власти, которую имеет секс над мужчинами: один вид обычной женской наготы мигом превращал многих из них в заикающихся, потеющих от возбуждения идиотов. Однако присутствие Шэда удерживало их от дальнейшей активности.

Эрин понадобилось около месяца, чтобы побороть свою стыдливость. В отличие от некоторых танцовщиц, она никогда не чувствовала себя на сцене по-настоящему непринужденно. Необходимость раздеваться на людях по-прежнему не доставляла ей ни малейшего удовольствия, а выкрики и свист зрителей, вдохновлявшие других девушек, оставляли ее равнодушной. В отличие от Эрин, обе Моники любили эту шумную атмосферу, в которой ощущали себя настоящими звездами. Чем возбужденнее реагировала аудитория, тем более воодушевлялись и они сами. Эрин же не подчиняла себя настроению толпы. Ее властительницей – и ее убежищем – была музыка. Когда пел Вэн Моррисон, Эрин действительно танцевала в луче лунного света.

Но так бывало на сцене стрип-клуба. Танцевать дома у клиента – дело совсем другое.

Тем не менее Эрин не испытывала страха. Мистер Квадратные Зенки в ее присутствии явно становился совершенно беспомощным; вели она ему сунуть язык в электрическую розетку, он сделал бы это не колеблясь. На всякий случай, чтобы еще более обезопасить себя, Эрин поинтересовалась личностью кудрявой женщины, несколько высокомерно взиравшей на них с выполненного сепией портрета, стоявшего на серванте. Как она и предполагала, это оказалась драгоценная матушка Джерри Киллиана, увы, уже покинувшая этот мир. Под пристальным взглядом покойной миссис Киллиан Эрин чувствовала себя как-то спокойнее.

Киллиан снял скатерть с овального стола и помог Эрин взобраться на него. Она отдала ему свои босоножки и сумочку. Он к этому моменту уже забыл обо всем на свете: и о револьвере, и о конгрессмене, и о шантаже, и о том, какие сегодня день и число...

Эрин начала танцевать, ощущая босыми ступнями гладкую прохладную поверхность стола. Она танцевала в течение четырех минут, не сняв даже свитера. Киллиан был ослеплен.

– Потрясающе! – снова и снова повторял он, сам не отдавая себе отчета в том, что говорит.

Когда песня кончилась, он быстрым движением сунул что-то в задний карман джинсов Эрин. Но то были не деньги.

Перед уходом, уже в дверях, она по-сестрински чмокнула его в щеку. Киллиан вздрогнул, словно от удара током.

– Если у меня будут хорошие новости, – сказал он, – вы увидите меня на улице около вашего клуба.

– Будьте осторожны, – попросила она, хотя на самом деле не слишком-то беспокоилась за него. Худшее, что могло случиться, – это что конгрессмен пошлет его ко всем чертям.

Подойдя к своей машине, Эрин обернулась. Киллиан, стоя на пороге, махал ей рукой. Эрин помахала в ответ и послала ему одну из своих самых ослепительных улыбок. Для себя она решила, что он все-таки хороший человек.

Дома она достала из кармана то, что Киллиан положил туда, и, развернув на кухонном столе коротенькую записку, прочла:

«Вы спасли меня. Спасибо!»

Вечером, выйдя на сцену стрип-бара, она танцевала с особым вдохновением, надеясь, что Джерри Киллиан все-таки появится. Но он не появился. Наутро она позвонила ему домой. Ей никто не ответил. Когда она попыталась разыскать его на работе, главный редактор отдела новостей сказал ей, что мистер Киллиан уехал в отпуск и вернется не раньше чем через две недели.