Стриптиз (СИ)

Далеко не все, пришедшие с Тверским караваном, соглашались отправиться в новое «приключение». Кто-то — умер, кто-то — прижился. Но собственно нурманы собирались идти со своим ярлом в новый поход.

Глава 475

Одним из таких «исходников» был Харальд Чернозубый.

Жаль — мужик разумный. И, что нечасто среди нурманов — универсально коммуникабельный. Способен нормально общаться и с русскими поселенцами, и с вадавасами, и с лесовиками-марийцами.

Теперь он торчит у дверей, маковкой под потолок, смотрит на меня настороженно и… пованивает. Честное слово — от него тухлятиной несёт! Может, заболел чем-нибудь… гнилостным?

Так чего ко мне?! — Прямо б к Маре топал.

Точильщик заметил, как я принюхиваюсь, поморщился, махнул Харальду рукой. Тот отодвинулся в сторону, из-за его спины высунулись два лесовика. Мари. Похоже — из западных тукымов. В возрасте. Шапки сдёрнули, упали на колени. Лбами в пол. Ловко так. Навык есть. Откуда?

Постояли с поднятыми задницами и принялись, бормоча что-то на своём наречии, разворачивать какой-то тюк. Три слоя дерюги и… Вот оно, блин! — что так воняет!

Аж слезу прошибло. Это уже не «блин», это уже настоящий… факеншит!

— Господин Воевода Всеволжский! Сии мужи добрые есть людишки твои малые, пришедшие к тебе с челобитием на ворогов-татей, кои их селения пограбили, людей побили, скотину угнали… А сиё есть тебе подношение скромное. Не побрезгуй — прими невелик дар. От нищеты их лесной, от темноты да от бедности. Соблаговоли, отец родной, снизойди к нуждишкам малозначащим.

Ишь как… заворачивает! А Точильщик-то… поднабрался слов разных. Поход в Рязань — на пользу пошёл, словарный багаж расширился с одного раза.

Какой переимчивый парень! Может, мне его к халифу багдадскому заслать? Глядишь — и языков по дороге выучит.

Если бы я сам нечто похожее князю Андрею в Боголюбово не заправлял — сильно бы удивился. А так… но есть интересные обороты — надо запомнить.

— Излагай. Внятно.

Точильщик, прикрыв глаза и умильно облизываясь от предвкушения «сладких речей», собрался, было, продолжить своё «верноподданное песнопение», но, взглянув на меня, поперхнулся. И продолжал уже нормальным языком.

Суть простая. Летом Харальд Чернозубый с Еремеем Сенокрадом и командой ходили по речке Линда. Отнесли туда «слово божье», крестили, сняли кроки местности, отобрали боевое оружие, в количестве аж пяти топоров, двух щитов и одной половецкой, вроде бы, сабли. Вытрясли весь не сильно облезший мех диких животных и пару десятков «шумящих коньков» бронзового происхождения. Объяснили насчёт «ограниченной десятины», «сдавайте валюту» и «правильной жизни» под властью Всеволжска.

Мы предполагали ближе к концу зимы послать туда отряд. Чтобы взять эту «десятину» и повторно тряхнуть «мягкую рухлядь»: что туземцы не перестанут промышлять пушного зверя — у меня сомнений не было.

Моя уверенность получила наглядное подтверждение — вонючий тюк развернули. В нём были четыре сырых, невыделанных шкуры рыси. Две побольше, две поменьше. Свежак. Явно — этой зимы.

Прелесть: они совершили преступление — добыли пушного зверя, и пришли им же кланяться! Той же власти, что запретила, запрещённым же — взятку давать! Как к генералу ПВО внезапно прилететь на F-35 — «Дык… ну… В подарок же ж!».

Что сказать? — Россия, твою маман!

* * *

Подношение, надо заметить, из недешёвых. Рысий мех идёт на дорогие шубы. Бывают шубы «хребтовые» — из спинок, бывают — «брюшковые» («черевьи» от «чрево»). Рысь — зверь нечастый, да и взять её непросто. Так что мех — в цене.

Когда Девлет Гирей в 1570-х собирал дочке приданное, то просил государя Московского, Ивана свет Васильевича по прозванию Грозный, по дружбе (дружба у них в тот момент была) помочь. Грамотки начинались задушевно: «Друг мой» и «Брат мой».

«Брат» — ибо оба государи, а «Друг» — войны в тот год нет.

Гирей пишет: