Стриптиз

Способ мышления, стереотипы заставляют, даже неосознанно, стремиться с созданию собственного аллода — наследственного феодального владения. Господин аллода имеет безграничную власть в своих землях. Есть здесь, в средневековье, тип людей, для которых аллод — не мираж на горизонте, а вполне реальная, постоянно манящая цель. Как для лейтенанта — уйти на пенсию в папахе.

* * *

Для Сигурда эта цель была частью его души. Он был достаточно умён и осторожен, чтобы не ввязываться в авантюры. Но выбить из него это стремление… — разломать его душу.

Не хочу — мне он вреда не делал. И хорошо бы — «соломки подстелить» — создать условия, при которых он получит желаемое, а мне — ущерба не принесёт. Лучше — пользу.

Особенностью Сигурда было то, что «его люди» — нурманы и примкнувшие к ним — очень медленно растворялись в «стрелочниках». Отделяемые внешностью, языком, верой, обычаем, образом жизни, общим специфическим опытом, они постоянно норовили «слипнуться», общаться между собой, но не с остальными.

«Один за всех и все за одного» — прекрасный принцип. Но в эти «все» они включали только «своих». А не — «моих».

В повседневной жизни это приводило к взаимной неприязни разных групп «стрелочников», к потоку мелких конфликтов, глупых, зряшных ссор. Которые мне приходилось гасить. Предвидеть, не допускать условий возникновения… Думать, просчитывать, тасовать… Тратить своё время и силы.

Зачем мне «головная боль» на десятилетия?

Количество одновременно переживаемых «головных болей» — ограничено. Лучше я эту, долгую — вытолкну, а на её место, каких-нибудь других — загружу.

Я не выгонял Сигурда, не гнобил. Наоборот — увеличивал его свободу. Перспективами Гданьска или Волина.

Я же — фридомайзер! Особенно — под водочку.

Надежды получить аллод на моих землях — у ярла не было. У него хватило ума это понять и не устраивать… негораздов.

Сигурд спокойно согласился оставить Самборину после родов у меня во Всеволжске. Фактически — заложницей. Если бы захотел — именно так бы и подумал, начал бы… буруздить. Не захотел. Не устраивал скандалов при использовании «его людей» в продолжившихся, после установления зимнего пути, походах.

Я уже говорил, что если малые реки снегом заметает по берега, то по большим рекам зимой — самая езда. Гужевые обозы по Волге и Оке, по низовьям Клязьмы и Ветлуги, мы гоняли регулярно. Прихватывали, по мере возможности, и другие речки в округе. Нурманы в этих делах принимали уместное участие.

* * *

Идёт себе, от устья вверх по Керженцу, например, санный обоз в десяток саней. Вдруг с берега крик, визг и стрелы по сугробам. Из пары первых дровней вываливается на снег по паре нурманов, скидывают шубы, поражая окружающих сверканием доспехов, и элегантно-профессионально сдвигают в «стену» щиты, обтянутые красной кожей с рисунком «стоящего на четырёх ногах белого лиса, что означает живость и остроту ума, причем о нем говорится: слово и дело суть одно и то же».

Сигурд выбрал себе такую эмблему. Ну, не львов же! Тот зверь — в гербе его противников в Норвегии.

Что нормальной геральдики ещё в природе нет, что местные в ней понимают не больше, чем в авокадах — неважно. И так всем ясно: к вам, ребята, пришёл пушистый полярный лис. Который омоет лапы в вашей крови.

Здоровенные, пускающие солнечных зайчиков шлемами и наплечниками, «песцы» с обоюдоострым и длинномерным в руках, покрасовались, потоптались, обустраиваясь в сугробе, и интересуются:

— Татысь нюлэс куараос сыѣе юрѣым нош кин та вераське? (А кто это в здешних лесах таким противным голосом разговаривает?)

Всю дорогу учили. Выучили.

Лесной народ от таких знаний в таком исполнении — дуреет. А тут уже и наш переводчик прибежал, скромненько из-за щитов выглядывает, уместные вопросы задаёт:

— Пудолэсь тазалыксэ? Нош кышноез? (Здоров ли твой скот? А жена?)

Дальше уже можно разговаривать, вести торг, обмениваться новостями и заниматься «приголубливанием». В направлении «Каловой комбинаторики».

«Каловая» — не по цвету или консистенции, а по месту первой публикации — Каловой заводи на Оке. «Выберите любые два из трёх».

* * *

Сигурд очень хорошо показал себя, с большой частью своих людей, в битве у Земляничного ручья. Нурманы дорвались до своего любимого дела: сечи в ограниченном пространстве. Бой на засеке, с противником за которым не надо гоняться — сам к тебе прибегает, мечный, близкий, «грудь в грудь» — позволял в наибольшей мере проявить их преимущества: превосходство в вооружение, в выучке, в длине рук и клинков, в силе удара. Бесстрашие и ярость.

Славно бились.

На обратном пути, посреди заснеженной равнины, покачиваясь в седле, едучи рядом со мной, выдирая из усов и бороды сосульки, Сигурд вдруг спросил:

— Думаю, как лёд сойдёт, отвезти жену к её отцу. В Гданьск. Что скажешь?

— Думаю… Если просто отвезти — глупость. Если перебраться в Гданьск и там обустроиться, то… Тебя и твоих людей мне будет не хватать. Но — понимаю. Чем смогу — помогу. И — сразу, и, коль бог даст — и после.

Хорошо, что он не стал затягивать с этим разговором. Потому что мне уже доносили. О беседах, которые он ведёт с разными людьми.