Стробоскоп Панова (СИ)

«Надо же, сколько лет, а Роузвуд, как это верно подметила Кэти, всё тот же. Хотя, нет,стали чаще ездить паромобили, да и одежда меняется. Моды заметно поворачивают в сторону большей простоты и функциональности. Часто ловлю себя на мысли, что многое в одежде сейчас напоминаетмир Джипси». Проходя по улицам городка, барон Чемберс механически раскланивался со знакомыми и незнакомыми людьми, часто не замечая их лиц. «Как же я стар... — думал он. — Не узнаю многих из тех, кто вежливо желает мне доброго здравия... А нужно ли оно мне — это здоровье? Видимо, пришло время принимать решение. Дела давно в порядке, заниматься совершенно нечем. И ничего не привязывает меня к этому миру. Даже Кэти... С Кэти я что-то упустил. Что-то важное, хотя как воспитателю, мне упрекнуть себя не в чём. Не буду торопиться с выводами, я же не знаю, как повернётся её жизнь, какой опыт получит она»...

Айвен Джошуа Чемберс не заметил, как вышел на берег Серпентайн. Река всё так же неспешно несла свои воды, безразличная к людям, к их заботам и горестям, к их радости и счастью. Старик поднялся немного вверх по течению, увидел знакомый мостик и скамейку возле него. Скамейка Полли... Они так и не поженились, два счастливых старика, слишком мало прожили после встречи. Хотя, говорят, что Билли всё же успел сделать ей предложение. Полли умерла вскоре после его возвращения — совершенно счастливой. Увидела своего жениха, молодым и красивым, не замечая морщин на его лице и седины в волосах, и даже не поняла, что сама давно состарилась. Для неё жизнь замерла в день расставания, и глаза вторили сердцу. Билли после смерти любимой тихо таял и через два месяца последовал за ней, а скамейку так и зовут до сих пор скамейкой Полли.

Барон Чемберс тяжело опустился на тёплые, нагретые солнцем доски, упёрся подбородком в сложенные на набалдашнике трости ладони. «Вот оттуда, из-за того дерева, вылетел дисколёт, — вспоминал он, — во время той знаменитой битвы, в которую до сих пор никто не верит, кроме непосредственных участников. Но вот что интересно: Кэти мне поверила — сразу, безоговорочно, хоть и пыталась свести всё к шутке о дешёвом романе. Хотя... не во всём, какие-то мелочи вызывали усмешку, но вот про сопряжённые пространства она выспрашивала с особой дотошностью, и даже не усомнилась, что они существуют. Я как-то не думал, что дар миропроходчества может передаваться по наследству, кто знает? Хотя... если держаться теории о генной памяти, то вряд ли моя внучка получит хоть какие-то крохи из её богатейших запасов. Чтобы включилась память предков, нужно очень сильное потрясение. Как у меня тогда, в детстве, когда заблудился в этом вот лесу. А у Кэти получилось всё слишком быстро и всё сразу. Когда сын и невестка погибли при крушении поезда на Кенсингтонской эстакаде, крошке Кэт не было и полугода. После моей смерти девочка будет страдать, но не слишком. Сильнее будет разочарование, чем горечь утраты. Но — я не буду менять завещание. Пусть всё идёт так, как идёт»...

Старик, убелённый сединами, смотрел на спокойное течение реки. Глаза его светлели, морщины разглаживались, губы улыбались. Сухой, слегка сутулый, сейчас он сидел прямо, расправив плечи и сложив на коленях руки. В траве, у самых ног, валялась упавшая трость. Серпентайн, сейчас тихая, спокойная, была всё так же безразлична, по ровной, едва движущейся глади плыли отражения облаков, сверкали солнечные лучи, серебристо всплёскивала рыба.

«Жизнь, — думал Айвен, — как эта река. Наш путь в этом мире такой же вот „Серпентайн“: тонкой, извилистой змейкой проскальзываем мы по проложенному для нас кем-то другим руслу, или пробиваемся сквозь пески, огибаем камни, падаем водопадами с горных уступов, пробивая свой собственный путь. Мним себя рекой, не понимая, что каждый из нас всего лишь капля в общем потоке. Жар солнца испаряет нас, а время сдувает песок, и след наш стирается, становится ветром и землёй. И моя жизнь тоже капля. Маленькая капля, которую подхватит ручей, отнесёт в реку, а река домчит до моря. И кто я? И где я буду? Где будет моя жизнь? Здесь ли пройдёт, растворившись в воздухе? Или её унесёт в море? Или эту каплю впитает в себя земля? Разве это важно...»...

Он снял шляпу, бросил её на скамью. Воздух, спокойный и сонный летним полднем, будто по заказу, рванул в лицо свежим, порывистым ветром. Счастливо улыбнувшись, старик прикрыл глаза. «Пора попрощаться с этим миром, — думал он, — попрощаться... засиделся я здесь»...