Строение тела и характер (главы из книги)

"Я хотел все-таки сделаться музыкантом. Если бы была сестра, я сделал бы успехи в музыке. Я всецело находился под ее влиянием. Я не мог решиться прекратить связь. Она жила еще четверть года со мной в музыкальной академии, в М., у нас было общее маленькое хозяйство, она готовила для меня. У меня были хорошие отметки, музыка для меня была самым главным и единственным; столица меня привлекала; мне пришлось завязывать сношения с людьми".

"Тогда все прошло. В столице у меня создалось совершенно иное представление о жизни. Я почувствовал, что она для меня слишком проста. Она была мало интеллигентна, но добросердечна, дитя простых родителей. Она кроме монахинь ничего не видела. Я ее всегда называл тетей. "Мы должны разойтись", сказал я ей. Это не должно было бы никогда произойти. Я же был в ужасном настроении на Рождестве, когда она уехала. Я написал ей после разлуки письмо в 28 страниц, все об одном и том же, - что я нуждаюсь в человеке, с которым я был бы душевно связан".

"Через два месяца после разлуки с ней у меня установилась новая связь. Я познакомился с певицей; она была драгоценнейшим существом, которая вела меня за собой, как ангел".

Тут опять начался психоз. Он стал чувствовать, будто сестра знает о его новой связи. У него не было никакой гарантии, что она об этом не узнает. Его начали выслеживать с помощью хозяйки дома, врача. "Я страдал, как тот, который охвачен бредом преследования, но с той разницей, что меня действительно преследовали". Он однажды рассказал девушке о сестре все; он сказал ей откровенно.

"Я больше не знал, что я делаю в состоянии беспокойства. Занятия должен был прекратить. Я отправился в санаторию, к врачу по нервным болезням. У меня столько было на душе, что я нуждался в человеке, которому бы я мог все изложить. Девушка посещала меня в санатории, и сестра пришла однажды туда по инициативе врача. Я думал, что сестра имеет какое-то странное намерение. Я рассердился на нее и не мог с ней говорить. Это было ужасное положение. Она видела, как я привязан к девушке, и беседовала со мной хорошо. Мне не нужно было иметь связь ни с девушкой, ни с сестрой... Мне не следовало бы идти к врачу. Я не видел никакого выхода. Сестра сказала, что она меня больше не увидит, и ушла на ночь в монастырь. Если меня и девушка оставит, тогда я совсем погибну. "Ты меня не понимаешь", - сказал я девушке. Если меня девушка больше не понимает, то я должен возвратиться к сестре. В течение 8 часов я шел по узкой, покрытой снегом дороге к монастырю. "У меня душевное горе, - сказал я, - пусть выйдет сестра". - "Франц, оставь теперь меня, - сказала сестра, - у тебя есть другая!" Мне больше не пришлось с ней говорить, три раза я врывался насильно в монастырь, но, не достигнув цели, уходил оттуда. Так я пошел домой совершенно одинокий".

[143]

Мы еще раз подчеркиваем, что весь дословный оригинальный протокол(1) передает рассказ тяжелого шизофреника, находящегося в полном разгаре своего психоза. Мы лишь ограничились приведением в порядок разрозненных выражений и исключили многое несущественное; лишь в немногих местах не использованы оригинальные выражения пациента, а приведены при сохранении смысла в одном коротком предложении. Грубые очертания его внешней жизни подтверждены родственниками. Мы еще раньше знали эту семью, так как одна сестра пациента находилась у нас на излечении с простой шизофренией. Семья такова, как ее описывает пациент. Невозможно да и нет надобности проверить, насколько в детали рассказа входит реальность и фантазия. Мы используем его как психологический протокол не в смысле истории его жизни, но в смысле способа ощущать эту жизнь. Если бы даже все, рассказанное им, было сновидением или вымыслом, то оно все-таки имело бы для нас то же значение.