Строгий адвокат по вызову

Глеб говорил это медленно, смакуя каждое слово, и от его четкой артикуляции и серьезного тона, которым он, должно быть, активно пользуется в судах, по моей коже разбегались всполохи огня, разогревая меня изнутри и снаружи.

Мужчина, которому хочется подчиняться – с удовольстивем.

Но я же не могу…

– Иди нахер! – упрямо повторила я, одергивая футболку.

– Уже там, – отозвался он невозмутимо и повернул свою камеру так, что она уперлась ему в пах.

А там…

Это нормально – заводиться от вида члена?

Ведь обычно девушек только раздражают дикпики, присланные незнакомцами… Да и знакомцами тоже. Мы немного иначе устроены, нам эта мутная картинка – ни о чем. Нам нужны ласковые слова, медленный разогрев и касания, а вовсе не такой откровенный вид.

– Мне кажется, или ты облизнулась? – сказал Глеб совсем другим голосом.

Мягким, бархатным, соблазнительным.

Этот голос ничего от меня не требовал, как только что.

Он тянул меня к себе, будто затаскивая в маленькое окошко в другой мир.

Где я могла бы дотронуться до шелковой кожи ствола, почувствовав под ней упругую твердость, могла бы провести кончиками пальцев снизу доверху, а потом медленно лизнуть дразнящую своей налитостью набухшую головку.

– Арина… – позвал мягкий голос. – Я хочу увидеть тебя. Совсем. Голой.

Я притворяюсь.

Притворяюсь зачарованной его голосом, его влекущими интонациями, разжигающими внутри меня пожар.

Притворяюсь же?

Когда медленно, глядя в камеру – именно в камеру! – тяну футболку вверх, открывая наконец грудь целиком. И ловлю вздох Глеба, предательски усиленный слишком умным микрофоном его мобильного.

Моя победная улыбка против воли расползается по лицу, но я скрываю ее, стаскивая футболку через голову.

Отбрасываю ее в сторону и берусь пальцами за резинку пижамных штанов.

– Закрепи телефон, – подсказывает Глеб сипловатым голосом. – Там, на спинке есть…

И так вижу, что там удобная подставка и даже провод зарядки.

Наверняка, если как следует порыться в его ящиках, найдутся и лампы для полноценной съемки. Кажется, я уже многое понимаю про Глеба Мельникова, холостого юриста, который совершенно не стремится в отношения.

Если бы у меня столько игрушек было, я бы, может, тоже не стремилась.

А теперь все игрушки у Глеба – и я хочу с ним дружить.

Ну как – дружить…

Я разворачиваю телефон так, что камера смотрит на черное шелковое белье на широкой кровати, тяну к себе одеяло, чтобы прикрыться, но в тот момент, когда Глеб уже открывает рот, чтобы издать протестующий возглас, разворачиваюсь спиной, выгибаюсь и трусь грудью о простыню. Прохладный шелк так нежно ласкает мои напряженные соски, что я вдруг удивляюсь – зачем я все это время сплю в пижаме? Почему ни разу не пыталась спать голой?

Мне хочется мурлыкать от этой ласки и тереться как кошке – я едва не забываю, что за мной наблюдают. И что я веду себя тут как эта самая кошка в марте только ради одного…

Ну, теперь не только.

Но все же я цепляю пальцами резинку штанов и тяну их вниз, вертя попой якобы для того, чтобы удобнее было снимать. Конечно, это нисколько не помогает, но когда я оборачиваюсь к экрану, выражение лица Глеба искупает все дурацкие действия, что я сейчас совершаю.

Оно у него тупое-тупое – только что слюна из уголка рта не течет.

Кажется, что сейчас закатит глаза и начнет невнятно подвывать: «Мозги-и-и-и-и… мозги-и-и-и-и…» как зомби.

Только, наверное, не про мозги…

И как в воду гляжу – Глеб только что не впаивается всем собой в экран и то ли умоляет, то ли требует:

– Раздвинь бедра… Раздвинь…

И в глазах – ни проблеска мысли.

Куда только девался тот острый интеллект адвоката, а?

Примерно туда же, куда моя женская гордость и девичья стыдливость, полагаю.

Скользя коленями по ласковому шелку, я раздвигаю ноги шире и выгибаю спину, открывая взгляду Глеба то самое направление, в котором они все вместе отправились.

И в награду мне достается мучительный низкий стон, вибрирующий в глубине костей.

Я разворачиваюсь к камере лицом, чтобы дать полюбоваться мной со всех сторон на , и с наслаждением извиваюсь среди шелковых простыней, то натягивая на себя край одеяла, то отбрасывая его и открываясь Глебу во всей своей бесстыдной красе.

Больше всего мне сейчас хочется довести его до исступления, до бешеного желания оказаться рядом со мной. И желательно во мне.

Он тоже куда-то пристроил свой телефон, чтобы освободить руки, и мне видно, что он сидит в большой комнате с белыми стенами на простеньком коричневом диване. В футболке и домашних штанах.

Возможно, там у него и солнце, и море, и вкусная еда.

Но здесь… Здесь я.

Мое белое тело на черных простынях, мои изгибы и выпуклости, моя глубина и страсть.

Чего стоит твое море, Глеб, когда ты не можешь сжать мой сосок пальцами, а я – могу? И могу царапнуть его ногтем, могу смять свою грудь ладонью.

А ты?

Можешь?

Он тоже тянется к экрану рукой, словно надеется, что уже изобрели технологии, которые позволят ему пересечь границу экрана и почувствовать меня по-настоящему.

Зато другой рукой он крепко сжимает свой член, жестко оттягивая кожу с головки – и тут уже я начинаю жалеть, что еще не изобрели проницаемого экрана.