Строгий заяц при дороге

Возвращаться к Аське мимо старушек на лавочке было невозможно. И откуда они только берутся, такие морозоустойчивые? Я зашагал к трамвайной остановке. Все! Хреновый из вас сыщик, Максуд Александрович!

С трамвайной дуги на морозе сыпались искры и гасли в придорожных сугробах. Темнело.

Это сколько же дней я дома не был? Раз, два, три… пять дней. Чуть ли не неделю. Врагу такой недели не пожелаешь!

Медленно поднялся к себе, открыл дверь. Не зажигая огня, прошел в кухню и оставил там на столе английскую книжку, из которой так и не перевел ни главы, и бутылку минералки, купленную по дороге домой. Сейчас в постель и думать, думать…

Хорошо-то как дома! Как хорошо! Разделся и — ничком в кровать.

— А-а-а-а-а-аааааааааааааааа!!!!!!!…….

Тот, на кого я упал, кричал долго и протяжно. Его пальцы шарили в поисках моего горла. Продолжая вопить, он ворочался подо мной, стараясь вывернуться, убежать, скрыться. А я был в шоке. Мало приятного — быть в шоке, но и он в конце концов кончается. Я ухватился за противника, и мы свалились на пол, покатились по комнате, смяв торшер, стукаясь о стулья.

— Не-ет! — хрипел незнакомец. — Не отдам! Моя она! Моя, слышишь?.. — и все норовил меня придушить. А я уже понял, с кем свела меня судьба, и хотел только одного — дотянуться до выключателя.

И вот вспыхнул свет. Мы сидели на полу друг против друга. Я и Хомяк. Славка осунулся, оброс, весь был какой-то замызганный, с голодным блеском в глазах.

— Максу-уд, — выдавил он с облегчением. — А я-то уж думал…

— Ты что, дурик, так здесь у меня все это время и сидел?

— Нет, только пять дней! У меня же ключ есть. Пять суток, час в час. Даже электричество по вечерам не включал, боялся. Ты знаешь, Макс, — вдруг всхлипнул он, — меня ведь убить хотели! На меня сосульку с крыши сбросили! Во-от такую. И сектант, черт его побери, старух подсылал. И Зуев с парнями… Мне надо уехать, Макс! Дай мне денег, и я уеду!

А мне, честно говоря, смотреть на него было противно.

— Кончай мандраж! Забрали их всех. В милицию забрали.

— Правда? — Святослав оживился.

— Правда, правда! Сам видел.

— А Ясонька?

— А за Асю надо бы тебе морду набить! Извелась вся за тебя, Славик. Эх, Слава, Слава… какой же ты Слава? Позор ты, а не Слава! Позор Иванович!

— Ну, так я пойду?

— Иди. Аська тебя ждет. Только вот что, покажи-ка ты мне икону. Ту самую, из-за которой весь этот сыр-бор!

— А? Да-да… — и Позор Иванович достал из-под матраца свернутый вчетверо холст. — Вот она! — сказал он благоговейно. — «Троица»!

— Ты знаешь, — заметил я, — а ведь Андрей Рублев писал свои иконы на досках!

— Так и эта была к доске приколочена! Я уж потом ее отодрал, чтобы прятать легче было. Так что — все путем! Цены ей нет, этой иконе!

— Ну-ну…

— Знаешь, Макс, я пойду, пожалуй. А то влетит мне от Ясоньки. Вот только… Не принес ли ты перекусить чего? Я ведь тут у тебя все приел. Два дня голодным сижу.

— Минералку будешь? Говорят, отлично стронций из организма вымывает. Так налить тебе?

Славка кивнул.

Разлили минералку, я достал из аптечки «Semen Cucurbitae».

— Вот. Отличное глистогонное!

Мы молча гнали глистов и вымывали из организма стронций. Потом Славка ушел.

Так закончилась эта история.[1]

Я вернулся в спальню, повертел в руках раздавленный торшер, сунул его в угол, поправил смятые половики. Спать уже не хотелось, а думать уже не мог. Вместо этого я перемыл гору посуды, оставшуюся после Славки в кухонной раковине. Подмел пол. А теперь, может, принять душ?

Звонок.

Кого еще черти принесли? Если это Позор Иванович боится домой идти по ночным улицам со своим сокровищем под мышкой — спущу его с лестницы. Молча.

— Лида? Вы? Как вы меня нашли?

— Вы забыли, где я работаю?!

— Да-да, конечно…

— Мне можно зайти?

— Да-да…

— Нам нужно поговорить. Нам есть о чем поговорить, Макс!

Нам было о чем поговорить.

В «Вечерке» тогда писали, что в город на одну ночь вернулась весна. Кама вышла из берегов и смыла в океан Рио-де-Жанейро.

Только мы с Лидой этого не заметили.