Строгоновы. 500 лет рода. Выше только цари

История стала известна, разбиралась московским губернатором (князем Д.В. Голицыным, дядей Ольги Строгоновой), полицией и церковью. Казалось, выход был найден — уничтожение письма, женитьба и согласие родителей, — но он не удовлетворил общественность, та заметила искусственность примирения и устами А.Я. Булгакова вынесла свой вердикт: «Этот оборот никому не нравится и послужит многим дурным примером для народа. Союз, который должен решать вопрос о счастии нашей жизни, не устраивается с мечом в руке; надобно всеобщее согласие, благословление родителей».[47] Действительно, бескровного разрешения ситуации, кажется, уже не существовало: слишком много людей уже знало о вызове и устранить впечатление того, что Новосильцев женится под дулом пистолета, оказалось невозможно. Для сохранения лица он вытребовал отсрочку в шесть месяцев, но несостоявшиеся родственники уже поссорились ранее. Весьма справедливо, по моему мнению, подозревается, что особенно остро чувствовавший настроение современников и увлеченный политикой поэт К.Ф. Рылеев, двоюродный брат Черновых, оказался пружиной конфликта, который в марте 1825 года, казалось, вновь уладил князь Д.В. Голицын.

На этой и следующей картинке «готические развалины» Строгоновской дачи, пробудившие средневековые грезы графини Ольги. Акварель Е. Есакова

Наступило лето, но Е.В. Новосильцева, мать единственного сына в семье, продолжала роковую борьбу. Теперь она решила запугивать отца жениха, который, по словам А.Я. Булгакова, в Москве был «частный пристав» (впоследствии в годы Отечественной войны 1812 г. дослужился до звания генерал-майора). 10 сентября дуэль все же произошла, в парке Лесного института Санкт-Петербурга. В результате жестоких условий поединка она закончилась смертью обоих противников. Секундантом К.П. Чернова, офицера гвардейского Семеновского полка и члена Северного тайного общества, был К.Ф. Рылеев, собравший на поединок «группу поддержки» и вдохновивший кузена на следующие предсмертные строки: «Пусть паду я, но пусть падет и он, в пример жалким гордецам и чтобы золото и знатный род не насмехались над невинностью и благородством души».[48]

Долгая и мучительная смерть окончательно превратила Константина в мученика, причем для нескольких поколений революционеров, а его похороны вылились в первую российскую общественную демонстрацию. Над могилой В. Кюхельбекер прочитал стихотворение-манифест мелкого и среднего дворянства «На смерть Чернова»: «Клянемся честью и Черновым / Вражда и брань временщикам, / Царя трепещущим рабам, / Тиранам, нас угнесть готовым!». Кроме слов ненависти и признания Константина образцом, поэт высказал, что будет в дальнейшем: «На наших дев, на наших жен / Дерзнешь ли вновь, любимец счастья, / Взор бросить, полный сладострастья, — / Падешь, перуном поражен». Через два с половиной месяца произошло выступление декабристов, а еще через двенадцать лет было написано стихотворение М.Ю. Лермонтова «На смерть поэта», оно справедливо сопоставляется исследователями с сочинением Кюхельбекера.

Руинный мост на Строгоновской даче. Акварель Е. Есакова

Известно, что в 1830 году A.C. Пушкин ездил к дальним родственникам В.Д. Новосильцева за подробностями дуэли и не исключено, что под впечателением их рассказов сочинил строки о дуэли Онегина и Ленского.

Другое важное обстоятельство, которое следует здесь привести, — относящаяся к 1820 году история замужества графини Аглаиды Павловны Строгоновой, старшей сестры Ольги. Ее мужем стал Василий Сергеевич Голицын. Хотя он был и князь, с древней родословной, но все же не надеялся на счастье породниться с «большими боярами» вследствие своей бедности, а равно из-за обесценивания своего титула. Выражение «о больших боярах» принадлежит его родственнику К.Я. Булгакову, брат которого Александр при обсуждении события выразился еще более красочно «Голицыных столько на свете, что можно ими вымостить Невский проспект». Разрешение княгини Натальи Петровны было получено не вследствие «поведения» или «добрых правил» Василия — эти качества, конечно, интересовали графиню Софью Владимировну, чьи имущественные дела зять действительно вскоре поправил[49] — по моему мнению, «старуху Вольдемар» подкупила, прежде всего, его принадлежность к Голицыным, которых она сама, урожденная Чернышева, высоко ценила (об этом будет рассказано в главах о Марьино).

В 1820 году 12-летняя Ольга должна была осознать роль бабушки в своей судьбе. После истории года, которая в известной степени затмила ужасы петербургского наводнения ноября 1824 года, она должна была сделать вывод о том, что только решительность (в данном случае венчание любой ценой) поможет взломать такую «крепость», как княгиня Наталья Петровна.

На акварели К. Брюллова О. Строгонова, едущая на ослике