Строгоновы. 500 лет рода. Выше только цари

В своих «Воспоминаниях» Рылов рассказывал: «На Страстной неделе поехали мы с Химоной в гости к управляющему голицынским имением в Марьино, захватив с собой краски и двух зорянок. Там, в парке, вблизи дома, я выпустил свою парочку на волю. Самец сейчас же вспорхнул на высокую ель, осмотрелся и стремительным полетом помчался вдаль, а Мушка осталась весело прыгать на подстриженных кустах акации, перелетая с места на место, но не теряя меня из вида… Я писал этюд в парке, на берегу пруда… Прожил в Марьино десять дней. Жаль было уезжать…»[297]

Судя по картинам «Река Тосна осенью» (1920 г.) и «Марьинские сосны» (1937 г.), Рылов еще дважды возвращался в имение Строгоновых-Голицыных, хотя возможно в 1937 году он использовал старый этюд.

К 1910 году молодой дворянин A.A. Трубников (1882–1966) подготовил для журнала «Старые годы» большую статью «Княгиня Голицына в Марьине и Городне», снабженную ныне драгоценными для нас фотографиями интерьеров и репродукциями нескольких картин, которые очень скоро покинут свои места. Мы видим на месте портреты княгини Натальи Петровны и князя Владимира Борисовича, графини Екатерины Петровны Строгоновой…

Может быть, A.A. Трубников не всегда точен, называя, к примеру, гипсовых львиц гранитными тиграми, но все же его текст представляет собой совершенно особенное сочинение, где каждое слово прочувствовано. И тому есть объяснение. Автор вырос поблизости, в родовом имении Трубников Бор, а у князей Голицыных впервые познакомился «с вещами по-настоящему прекрасными». Можно сказать, что Марьино сделало его историком искусства. В 1908 году Александр поступил на должность хранителя Картинной галереи в Императорском Эрмитаже.

Красная гостиная, прославленная кистью А. Рубцова. Слева и справа от камина портреты Натальи Петровны и Владимира Борисовича Голицына кисти Рослена. Слева на стене — картина Тринкесса

Много лет спустя Трубников, уехавший в 1917 году во Францию, в книге «От Императорского Эрмитажа к Блошиному рынку», опубликованной под псевдонимом Андрей Трофимов, вспоминал о встречах с княгиней Александрой Николаевной: «С детства я очень любил рассказы благородной хозяйки. Она останавливала меня перед темными портретами и говорила об этих давно умерших людях. Предки были собраны в Розовой (Красной. — С.К.) гостиной, обтянутой шелком, который, возможно, когда-то и был розовым, но теперь не имел вообще никакого цвета. В высокую прическу княгини Натальи художник Рослин вплел бисер и вставил перья.

— Ты читал „Пиковую даму“ Пушкина? — спросила меня барыня, показывая на портрет. — Так вот. Говорят, что княгиня и есть героиня этого рассказа, та самая графиня, владевшая тайной трех карт, которую ей выдал граф Сен Жермен во время королевской игры в Версале.

Я в это охотно верил, несмотря на то что на портрете княгиня в малиновом платье с бледно-зелеными лентами, юная и улыбающаяся, нисколько не напоминала старую пушкинскую каргу. Но даже если поэт и не использовал ее как прототип, она, несомненно, была способна будить воображение… Она вкусила прелестей целого столетия… Юность ее была окружена фривольностью рококо, а угасла она в строгости ампира».[298]

С 1908 года живописец Александр Александрович Рубцов писал интерьеры усадьбы дома в Марьине. Рубцов был просто «обязан» стать творческой личностью, ибо воспитывался сразу двумя живописцами: в начале Екатериной Александровной (Карловной) Вахтер (1860–1941), крёстной матерью, а затем Яном Франциевичем Ционглинским (1858–1941). Теснейшая дружба (браку препятствовала только разность исповеданий) и влияние обоих на Александра оказалось столь существенным, что родилась легенда о семье в составе Ционглинского, Вахтер и Рубцова. На самом деле Вахтер в свою очередь была крестницей и воспитанницей Александра Ивановича Рубцова, дедушки художника, а также владельца дачи на железнодорожной станции Ушаки.[299]

Статья А. Трубникова «Княгиня Голицына в Марьине и Городне» привлекла внимание к старинной усадьбе в серебряный век русской культуры. В верхней части страницы воспроизведена картина Людерса «Семейство графа П. Чернышева»

Предсказание Н. Матвеевского сбылось к концу XIX века, когда окрестности Марьино все же превратились в дачную местность.