Строговы

– Нельзя, – спокойно возразил Архип. – На эсеровскую эту приманку еще на фронте многие солдаты попались. Передай землю прямо обществу – так опять же богатеи хозяевами ее останутся, а тебя живьем сожрут. А тут, вишь, умно большевики рассудили: отобрать землю у мироедов и передать нам, трудящимся.

«Откуда он столько знает? – с изумлением взглянув на Хромкова, подумал Матвей. – Тоже, видать, политике неплохо обучился».

– Правильно! – поддержал он Архипа. – Своя власть, и в обиду нашего брата не даст.

– Опять же и то сказать надо, – как бы не слыша возражений, продолжал Калистрат, – удержится ли эта власть? Вот мы, почитай, целый месяц по железке ехали, всего нагляделись, наслушались на вокзалах. Такая везде кутерьма идет! Одни говорят за советы, другие – против. Офицеры, юнкера, чиновники на новую власть злобятся – страсть! Архипа вон за его язык-то один офицер чуть шашкой не зарубил. И выходит так: одну войну кончаем, другая, промеж себя, того гляди начнется.

– И начнется. Еще в пятом году начиналась, – задумчиво проговорил Матвей, затем обратился к Зотову: – Только непонятно мне, Калистрат, к чему ты клонишь?

Калистрат замялся.

– Ну, выкладывай, выкладывай, что тебе эсеры в уши-то назудели, – подтолкнул его Архип. – Говори, об чем со мной спорил!

– К тому я, Захарыч, – не совсем уверенно начал Калистрат, – что горячиться-то нам особо не след. Об том и с Архипом спор. Я так полагаю: вперед жизни поскачем – беду наживем.

– Ты, Калистрат, задом наперед на кобыле сидишь, – засмеялся Хромков, – а все равно вместе со всеми поскачешь.

– Чего ждать-то? – спросил Силантий.

– Учредительное собрание, слышь, должно наши крестьянские дела решить, – ответил Зотов Бакулину. – Не зря туда депутатов всем народом выбирали.

– Выбирали! Черт бы не видал таких выборов, – сердито блеснув глазами, сказал Силантий. – Выбирали, да, видать, не тех, кого надо было. Вы там за кого голосовали?

– Архип вон за большевиков, а я… Я, Захарыч, промашку сделал: оба списка в ящик сунул. Потому – те за мир, а эти вроде как бы за нас, за наш крестьянский народ хлопочут.

– Вот, вот, на этом крестьянском интересе они и ловят таких, как ты, Калистрат. Были у нас тут два чинодрала, – начал рассказывать Матвей, – и с ними Адамов. Да-да, тот самый, – заметив удивление на лицах солдат, предупредил он вопросы, – успел перекраситься. Так ведь как – прямо соловьями разливались насчет этой самой крестьянской общины, будто мы ее не знаем. Большевики – это, дескать, городские пролетарии, им до крестьянского интересу никакого дела нет, а ваша крестьянская партия, мол, – эсеры. Ну и сбили народ на свою сторону… Нет, нечего нам ждать, мужики, – закончил Матвей, – на нашей стороне теперь и власть и закон!

Долго в ту ночь горел огонь в доме Строговых. А на следующий день Матвей созвал к себе всех, кто когда-то ходил в пикетах, а из женщин пригласил Устинью Пьянкову.

3

В воскресенье по почину Матвея Строгова и фронтовиков собрался сход. Сам Евдоким Платонович Юткин на него не пришел, выслал своих сторонников: Демьяна Штычкова, Ефима Пашкеева, а с ними еще пять-шесть зажиточных мужиков.

Пришли они изрядно выпивши, с явным намерением сорвать сход, на котором все еще численно преобладали женщины.

Но с первых же минут бабы настроились к ним враждебно, и когда Демьян Штычков под одобрительные выкрики пьяной компании начал приставать к Матвею с вопросом, имеет ли он разрешение старосты на проведение сходки, вдова Устинья Пьянкова крикнула:

– Заткнись-ка, Демьян Минеич! Хватит, покомандовал тут над бабами. Теперь хозяева вернулись.

Демьяновы подпевалы загорланили что-то похабное, но тут вдруг поднялся Силантий Бакулин и, трахнув кулачищем по столу, загудел густым басом:

– Эй вы, горлодеры, в амбаре посидеть захотели?! Запрем! Там живо в себя придете!

Богатеи приутихли, забились подальше в угол, однако молчали недолго. Рассказав о том, что в городах власть богатых свергнута и народ установил свои новые порядки, Матвей предложил обществу лишить старосту власти, избрать совет депутатов, объявить незаконным право Юткиных и Штычковых на общественный кедровник и на земли, захваченные мошенническим путем.

Богатеи закричали, затопали ногами. Тимофей Залетный попытался урезонить их, но получил за это удар в зубы.

Вскипел фронтовик. Выхватив у Мартына Горбачева костыль, он кинулся в угол, где приютилась вся компания.

Драка завязалась свирепая, и не обошлось бы без крови, если бы не подоспел в этот час на сборную особоуполномоченный губревкома Терентьев.

– Мне поручено организовать в деревнях и селах вашего края советы, свергать старост и старшин, арестовывать пособников мирового капитала и подавлять всякое контрреволюционное сопротивление, – сказал он.

Особоуполномоченный был невысокого роста, с землистым от бессонницы лицом и с быстрыми холодными глазами. Говорил он отрывисто, громко, жесты его были скупы и энергичны, чувствовалось, что он из тех, которые не любят шутить.