Стройбат

Костя помылся, установил на подоконнике карманное зеркальце, внимательно поглядел на себя, приподнялся на цыпочках – посмотреть, каков он в нижней части. Ничего. Поджарый, длинноногий, ни тебе шерсти особой, ни прыщей… Нормальный ход. Еще бы уши…

Он уже заканчивал бритье, когда вдруг сообразил, что дембельское его пэша с лавсаном и сапоги дембельские, яловые, в каптерке.

Костя с треском отодрал оконную створку, потом вторую, наружную, замазанную белилами, и высунулся в холод: может, кто своих рядом? Bезуха!

– возле клуба на перекладине корячился Бабай.

– Бабай! Кил мында! – заорал Костя и свистнул, чтоб тот лучше услышал.

Бабай услышал, свалился с турника, покрутил башкой, соображая, откуда крик, и наддал к бане.

Бабай чудом оказался в армии – скрыл, что у него ночное недержание. Взяли в конвойные войска, куда весь Восток берут, но сразу же выкинули, как унюхали. В госпитале Бабай взмолился, чтоб не комиссовали – дома засмеют: не мужик. Так Бабай и оказался в стройбате. Не здесь, в нормальном. А в прошлом году, как очищали стройбаты, вытурили его. В Город, куда всю шваль скучили.

Теперь Бабай целыми ночами сидел возле тумбочки под переходящим знаменем и пустым огнетушителем. На тумбочке под треснувшим стеклом лежала шпаргалка, что он обязан докладывать при посещении роты офицерами. Днем Бабай немного спал, а остальное время старался накачать силу. На турнике он докручивался до крови носа и тогда ложился на спину в песок, а сейчас, весной, – на лавку рядом с турником.

– Чего тебе? – с готовностью затарахтел Бабай, грязными ручонками подтягиваясь к высокому подоконнику.

– Принеси каптерки пэша, сапоги, носки и плавки. В чемодане моем. У Толика спросишь. Повтори. Что такое пэша?

Бабай задумался, но повторил правильно:

– Полушерстяное.

Не успел Бабай умчаться, мимо бани процокала полненькими кривыми ножками Люсенька. Люсенька не скрывала, что пошла работать в армию в поисках жениха. У нее уже был один – позапрошлого дембеля, и от него даже остался у Люсеньки сынок. Жених уехал в Дагестан, а Люсенька по-прежнему работала в библиотеке. Быков хотел былопогнать ее за блуд с личным составом, а потом сжалился. Быков вообще мужик клевый. Всех жалеет. И солдатье, и вот Люсеньку. И Бабая. А здоровенный – штангу тягает! По воскресеньям его ребята на реке видят с этюдником, рисует чего-то. На войне был, потому и мужик классный. Все офицера, кто воевал, нормальные мужики, незалупистые.

С Люсенькой в настоящее время занимался Женька Богданов, собирался, вернее, обещал жениться. Это было на руку Косте: Люсенька всегда держала для него «Неделю», «За рубежом» и журнал «Радио». Более того, на дембель обещала списать для Кости все журналы «Радио» за последние десять лет. Бабай обернулся мигом.

– Ничего не забыл? – спросил Костя, принимая амуницию. Строго спросил, но Бабай не только ничего не забыл, но и притащил Костину шапку, меховую, офицерскую – для увольнительных, – и дембельский ненадеванный бушлат.

– Костя, Костя! – залопотал Бабай. – Деньги сегодня дадут, сегодня дадут! Зарплату. Не ходи к бабам, завтра иди к бабам!.. Ты уйдешь – мне деньги отберут старики. Я тебе отдам, ладно? Тебе отдам, ты мне потом тоже отдашь. Ладно, хорошо, ладно?

– Ладно! – кивнул Костя и закрыл окно.

Бабай, как постоянный дневальный, получал шестьдесят рублей. После вычета харчей, обмундировки и так далее на руки ему выдавалось пятнадцать, еще пятнадцать ложились на лицевой счет. Год назад Бабай упросил Костю отбирать у него получку – тогда другие старики не будут зариться. Костя согласился. Не за так, конечно, – троячок ему Бабай отстегивал каждой зарплаты.

Костя довел себя до кондиции. Причесался, максимально напустив волосы на уши, надушился любимыми своими духами «Быть может», польскими, с полынным запахом. Спасибо, мать посылает. Надо, кстати, написать ей, с тоской подумал Костя. Нудит: в институт, в институт… Какой тут институт… Костя достал нагрудного кармана крохотную щеточку для сапог, завернутую в лоскут бархата отрезанный от клубной гардины, навел глянец на сапоги, нутри кулаком оправил меховую шапку с недовытравленным на засаленном донце именем бывшего владельца и легкой журавлиной походкой, благоухая, вышел бани.

Карманы его дембельской гимнастерки слегка оттопыривались.