Строители

Мой доклад получился не очень гладким. Все время я боролся с халатом, выданным мне в раздевалке. Он был подозрительно серого цвета, а главное — очень мал. Я всеми силами старался втиснуться в него, но потом сдался и живописно накинул его на одно плечо.

Николай Николаевич дослушал до конца, слегка похвалил меня и, словно угадывая мои мысли, добавил:

— Ты хотел меня о чем-то спросить?

— Н-нет.

Это была неправда. Конечно, я хотел спросить. Мне мучительно хотелось узнать, стал ли я наконец в его глазах настоящим главным инженером. Но вопрос я задать не решился.

…В конце коридора показалась стройная женщина в белом халате. На лице Николая Николаевича мелькнула растерянность. Он вскочил:

— Врач!

На голове у врача возвышалась модная прическа, похожая на высотный дом, только вместо шпиля прицепился белый докторский колпачок.

— Процедура! — строго сказала она Николаю Николаевичу и на ходу смерила меня ледяным взглядом. — Халат, — бросила она мне, обдавая волной тончайших духов.

— Сию минуту, — готовно ответил Николай Николаевич.

Я почему-то вскочил, но металлические каблучки врача уже отбивали дробь далеко на лестничной клетке.

— Опасная женщина, — прошептал управляющий, — лечит мне сердце.

Он опустился в кресло.

— Фу, — даже сердцебиение началось. Одна надежда, Виктор, на скорую выписку, дома отдышусь… А ты чего вытянулся? А, тоже испугался! — обрадовался он. — Да садись, она не скоро придет.

Его глаза уже молодо смеялись.

— Слушай, рыцарь. Ты отважно сразился со страшным чудовищем Сабантуем-Штурмовщиной, поедающим целые стройки, и в открытом бою победил его; ты умилостивил трёх волшебников — Зарплату, Обеспечение и Технологию.

— Китов, Николай Николаевич.

— Китов? Ладно, пускай китов. И они помогли поставить на ноги твое стройуправление. Наконец, ты посадил в клетку, подчинил системе Мелочи и начал перевыполнять план.

— Выполнять, Николай Николаевич.

— Как, почему? — удивился управляющий.

— Как только в тресте ваш заместитель узнал о перевыполнении плана, он сразу увеличил нам план, сняв с другого управления.

Николай Николаевич рассмеялся.

— Это у нас бывает, но ты не огорчайся, рыцарь должен быть великодушным. — Потом он притворно вздохнул: — Сейчас торговаться мой рыцарь будет. Будешь?.. Теперь нужно взять в плен Новую Технику. Скажу по секрету — трудное дело. Новая Техника — невидимка, всюду о ней пишут, Виктор, но никто на стройке ее толком не видел. Разве только на монтаже.

Он положил мне руку на плечо и уже серьезно сказал:

— Система в работе, порядок — все это хорошо. Но ведь порядок может быть и с носилками… Не качай головой, носилки — это тоже технология. За тобой Новая Техника, Виктор.

Вдали снова послышался стук металлических каблучков. Мы оба вскочили и испуганно переглянулись. Я заторопился, безуспешно натягивая на себя халат.

— Что же это мы? Посиди еще, — неуверенно сказал Николай Николаевич. — Куда спешишь?

— Мне срочно в контору, — соврал я.

Стук приближался. Я наскоро попрощался, пообещав заняться Новой Техникой, и пошел по коридору.

Быстро сбежав по лестнице, в раздевалку, я кинул на стойку халат и уже свободным человеком выскочил на улицу.

Мчались машины, толпой шли люди. Всюду были надписи, что можно делать, чего нельзя: «Идите» — «Стойте», «Переход» — «Нет перехода». Вдоль тротуаров на сотни метров тянулись железные ограждения, столь хитро рассчитанные, что преодолеть их нельзя было ни сверху, ни снизу. На торцах многоэтажных домов висели огромные плакаты, которые уже в стихотворной форме предупреждали: «Красный свет — движения нет», а на перекрестках улиц всю эту систему уличного «Можно — Нельзя» дополнял заботливый, но строгий, вежливый, но настойчивый вездесущий московский милиционер.

И все же я вздохнул полной грудью: «Хорошо!»

Когда октябрьское солнце, багровое и недовольное, словно сердитое начальство, покидает стройку и, отдуваясь, садится на крышу соседнего здания, когда крановщик, как цирковой артист, закончивший на высоте трудный номер, ловко спускается по лесенке (честное слово, он тоже заслужил аплодисменты), когда водители, самый нервный народ на свете, отметив путевки, степенно судачат на скамеечке, а вконец охрипший диспетчер вдруг замечает, что кроме машин с бетоном существуют люди, деревья и вообще Вселенная, — тогда наверняка можно сказать: кончился трудный строительный день.

Правда, есть еще вторая и третья смены, столь поощряемые высоким начальством, но, какие там приказы ни пиши, первая смена на стройке и есть первая, главная и основная.

Вот из раздевалок дружно высыпали девушки. Скорей домой! Домой в Москве — это значит в вечернюю школу или техникум, в парк, на водную станцию или в кино; в читальню — это тоже домой.

Потом выходят женщины постарше. Они спешат в детский сад, магазины. Ух, какая масса дел! Порой они ругают свой город, где — сколько ни открывай магазинов — после работы очереди, где троллейбусы, автобусы, трамваи и даже метро переполнены; ругают свой нелегкий строительный труд, но Москву любят, а стройкой гордятся.