Строками по нашим душам (СИ)

— О чем вы хотели поговорить, Анастасия Валерьевна?

Она медлила. Будто обдумывала, как начать со мной разговор. Но я уже понимала, о чем она хочет поговорить.

И у меня уже заранее сложилось определенное впечатление от этого разговора.

Терпеть не могла такое. Когда люди мнутся, думая, что кому-то это может не понравиться. Хотя сама иногда наступала на эти грабли…

Бесит такое. Не могу такое переносить.

— Ты же понимаешь, что не подходишь моему сыну, верно?

Я подавилась кофе, который отпивала, и закашлялась. Мне казалось, что не с этой стороны зайдет наш разговор. А с более спокойной и отдаленной темы. А она решила задать вопрос в лоб. Что ж, похвально, Анастасия Валерьевна.

— Что, простите?

— Ты все прекрасно слышала, Ева.

Почувствовав превосходство надо мной, Анастасия Валерьевна откинулась на спинке кресла и свысока посмотрела на меня. Она выглядела спокойной, но от нее веяло высокомерием.

Конечно, уложенные в высокий хвост волосы, теплая домашняя пижама, в которое нахоложено было выходить на улицу. И я, в старой футболке и потертых джинсах. Это было модно, но вряд ли она приняла меня такую. И к тому же, в отличие от ее осветленного тона волос, которые наверняка несколько раз бывали у парикмахера, мои короткие крашеные черные волосы были совсем ей не ровня. Да и покрашены они были мною самостоятельно в домашних условиях.

Но во мне все равно сразу вспыхнул гнев. Однако, сообразив, я решила пойти у нее на поводу.

— Конечно, я все прекрасно слышала. — Я поставила кружку с кофе на плетеный журнальный столик и стала наблюдать за тем, чем занимались мужчины. Андрей таскал доски из-за бани. — Только Вы меня, видимо, не сильно понимаете. Либо не принимаете в расчет?

— Что ты имеешь ввиду? Что я не принимаю в расчет девушку, которая тащит моего сына на дно? — Она криво усмехнулась. Сощурившись, я заметила у нее мелкие морщинки возле глаз. Как же. Она. Меня. Бесит.

— Даже так. — Протянула я и вытащила пачку сигарет из кармана джинс, мельком посмотрев в сторону Кати. — А не думаете ли Вы, Анастасия Валерьевна, что Ваш сын уже давно там?

Не ожидая, что этот разговор примет такой оборот, она резко повернулась ко мне и столкнулась с моим холодным взглядом. Я старалась вложить в него максимальную холодность и вызов и лишь чуть дернула подбородком и криво ухмыльнулась. В ее глазах заиграли нехорошие огоньки. Значит, я задела ее за живое.

Я медленно вдыхала дым, показывая свое безразличие к этому разговору. Только внутри все вскипало от злости.

— Нет, я так не думаю. По-моему скромному мнению, после того как он начал с тобой так тесно…, — она сделала акцент на последнем слове и морщила миниатюрный носик, — общаться, то он совершенно перестал появляться дома, а еще увозить куда-то Катю без моего ведома.

Вы думаете, что я совсем мало о Вас знаю? Но как же сильно вы ошибаетесь. И, к Вашему счастью, в моих же интересах сохранять все то, о чем мне рассказывал Андрей, и что я знаю сама, в тайне.

Не хочу никого подставлять.

Я решила не отвечать на ее слова. Пусть думает, что это меня задело, еще что-то. Да плевать мне, что она обо мне думает.

— Вы читали Эриха Фромма?

— Что? — она озадаченно посмотрела на меня, будто я сказала какую-то глупость.

— Вы же прекрасно меня услышали. — Парировала я в тон ей, как она несколько минут назад. Я наклонила голову чуть ближе к ней. — Эрих Фромм. Читали?

— Не читала.

— Тогда я немного разъясню Вам. — Я поудобнее разложилась на диванчике, демонстративно поправила плед и только тогда обратила внимание на нее. — В своей книге «Искусство любить» он рассматривает различные концепции и виды любви. И одна из них…

— Зачем ты мне это рассказываешь? — Кажется, она начала терять терпение. И это нам на руку. — Я не собираюсь выслушивать лекцию по поводу книжки, которую ты когда-то читала.

Я подождала окончания ее тирады и улыбнулась.

— Закончили? Тогда я продолжу.

Она буквально чуть не задохнулась от возмущения.

В любой другой ситуации она бы наверняка начала отчитывать меня за бес культурность, отсутствие субординации и тому подобное. Но как никак мы находились на улице, где в любой момент мог подбежать Андрей. А она наверняка не хотела, чтобы он обо всем узнал.

— Один из видов любви — материнская. Ее Эрих Фромм рассматривает как самый чистый и бескорыстный вид любви. — Я прервалась, чтобы затянуться сигаретой, которая стремительно уменьшалась от долгих разговоров. — Но и самый болезненный. Потому что в процессе взросления ребенка мать должна отпускать его от тебя, буквально отрывать.

Она ждала окончания моих слов. Ее лицо было каменным, будто она превратилась в статую, которую можно ударить молоточком, и она разлетелась. И я бы так и сделала. Но мы с ней находились в равных условиях, поэтому я не спешила набрасываться на нее. Всегда предпочитала унизить словами.

— Но Вы, видимо, этого сделать никак не можете, раз лезете в его жизнь. — закончила я и выразительно посмотрела на мать Андрея. — Андрей взрослый мальчик, и он сам во всем разберется. И в семье, и в нашей дружбе.