Строки, написанные кровью

— На кухню пошел.

Встретив меня во дворе, Волчок улыбнулся:

— Видел?

— Молодец! Теперь вторую бы отвернуть.

— И вторую отвернем, пошли! — сказал он, вытирая ободранные губы.

— Что случилось?

— Сейчас увидишь. — Волчок, бегая быстрыми серыми глазами, за что его и прозвали Волчком, сощурился. — Отвертывай!

— Чем? — я ждал, что он даст мне ключ, а сам отойдет в сторону наблюдать за охранниками.

— Зубами, пробуй!

Я удивился, но видя, что он говорит серьезно, нагнулся к гайке, сжал ее зубами, повернул. Зубы сорвались, заскрипели.

— Отойди! — отстранил меня Волчок. И у него зубы заскрипели и сошли с резьбы. На губах появилась кровь. — Продолжай!

И гайка, виток за витком стала покидать резьбу болта, купаясь у меня во рту. Когда она плюхнулась у моих ног, я сплюнул ржавчину и облегченно вздохнул.

Бейте, бейте шомполами —
Все равно не закричу!
На решетке, сжав зубами,
Гайку ржавую верчу,
На свободе быть хочу!

Вот она, друзья, смотрите!
До нее подать рукой.
И я знаю, как мне выйти
В мир из камеры сырой.
Хоть и смотрит часовой.

Смотрит, грубо окликая,
С вышки пули сыплет вниз.
Есть ли сила в нем такая —
Удержать меня? Не знаю!
Я ведь гайку перегрыз.

Нет, я богу не молюсь

Рядом со мной на нарах лежал пожилой верующий, военнопленный Ефим. По бороде ему можно дать лет пятьдесят, а на самом деле ему только-только за тридцать. Самым первым в камере просыпался Ефим. Он, открыв глаза, лежа крестился и вслух читал молитву. Моление его продолжалось с полчаса. После этого он обращался ко мне:

— А помолиться бы стоило. Грехов много, небось, накопилось за двадцать лет. В Москве-то, поди, живут одни безбожники. Среди них жить-то верующему и то грех.

— И так руки не поднимаются, а ты, Ефим молишься. Помолишься и тут же концы отдашь, — говорю ему.

Но Ефим не успокаивается:

— У нас в деревне, во Владимирской области, поп и поныне живет и служит верующим и помогает молитвами, обращенными к богу.

— А чего ж так много умирает нашего брата, а?

— Чего ж, попа нет, был бы поп, и дело другое пошло. Тиф бы отступил.

Этот разговор произошел перед самым обедом, когда военнопленные с котелками для тухлой баланды выстроились в ожидании команды полицая. И команда раздалась, но по другому случаю:

— Стройся, будем богу молиться! Поп идет!

Полицейский с плеткой стоял на середине двора и показывал, где какой камере стоять.

— Быстрей, быстрей, — подгонял он.

— А если кто не умеет молиться, что делать? — спросил я Ефима.

— Учиться будут, — ответил он, улыбаясь. Сердце Ефима было переполнено радостью. Еще бы, поп идет.

Построение закончилось, и у ворот в сопровождении офицера-эсэсовца появился в черной длинной рясе, с крестом на груди поп. По его движениям было видно, что он для храбрости выпил. Лицо его пылало кумачом. В левой руке он держал трость с позолоченным набалдашником, в правой — сумку. Разглядывая построенных в честь его прихода военнопленных, оборванных, голодных и злых, поп улыбался.

Офицер-эсэсовец дал команду:

— Смирно!

Шеренги притихли. И поп начал басистым голосом:

— Господь сохранил ваши жизни, — он посмотрел на деревянный настил, где лежали мертвецы сегодняшнего дня, — молиться нужно богу и за тех, кто погиб на поле брани, и за свое спасение. А сейчас я вам повяжу бесплатно на шею кресты с распятием Христа. — Поп раскрыл сумку и вытащил горсть маленьких крестиков на тонких белых веревочках.

Я посмотрел на Ефима, стоявшего рядом со мной, кивнул в сторону попа. Ефим прищурился. Разговор на построении запрещен.

Поп подошел к нашей камере и одному за другим стал вешать на шею кресты. Скоро моя очередь. А я в жизни, с рождения, не носил креста и не знаю, как креститься.

— Подставляй голову, — слышу я поповские слова.

— Мне бы вместо креста хлеба! — говорю.

Поп не растерялся, вытащил из кармана лепешку и сунул мне в руку.

— Бери! Ешь! И крест носи.

— Зачем он мне нужен?

— Не нужен крест и не нужна лепешка, — поп вырвал лепешку, подошел к Ефиму.

Тот, не ожидая, пока поп предложит опустить голову, перекрестился:

— Помоги нам, господь!

Поп, надев ему на шею крест, сказал:

— Немцы с молитвой всю Европу завоевали и на Восток идут и дойдут до цели. У них вон даже на пряжке ремня военного написано «Бог с нами». Вот лепешка тебе, бери и ешь!

И пошел дальше, а Ефим разжал кулак, в котором держал «награду»:

— Смотрите, богу молиться надо, и вы получите такую сдобочку!

Офицер-эсэсовец, наблюдавший за построением, увидев, что Ефим, нарушив команду «смирно», вертится и что-то говорит, снял ремень и, рыча, бросился к нашей камере.

— Почему никс смирно? — заорал он на растерявшегося Ефима.

Поняв, что офицер хочет его ударить ремнем по лицу, Ефим загородился руками.