Строки, обагренные кровью

Провели немало и других удачных операций. О них Ахтырский не знал…

Припомнили и другое. Вот они вместе с Григорьевым-Клещевским едут по шоссе Симферополь — Севастополь и на двенадцатой версте под покровом темноты закладывают динамит на железнодорожном полотне и двое суток грязные и голодные скрываются вблизи, ожидая, когда Ахтырский пришлет электробатарею и сообщит день и час, когда пройдет поезд с палачом генералом Слащевым. Но вестей от него не было, и Лозинский самовольно отправился на разведку в Симферополь. Аким накричал тогда на него за недисциплинированность, а потом предложил снять пост, так как поездка Слащева якобы отменялась и неизвестно, когда будет назначена вновь. Теперь-то ясно, кто спас палача от справедливого возмездия…

Недавно ребята сообщили, что надзиратель тюрьмы Ливоненко тоже провален, и контрразведчики таскают его на допросы. Теперь понятно, почему не удалось освободить из тюрьмы Спера.

А ведь до последней минуты все, казалось, шло гладко. В форме офицера Ольвиопольского полка Волович приехал с Катей Григорович к тюрьме. Они прошли в оранжерею напротив тюрьмы. Делая вид, что подбирают цветы, ждали Спера. Ему должен был помочь совершить побег через стену Ливоненко. Не дождались…

А Спер? Чуткий, отзывчивый товарищ, безгранично преданный делу партии коммунист, великолепный конспиратор — и вдруг такой нелепый провал. Его тоже выдал контрразведке Аким Ахтырский. Об этом стало известно, к сожалению, только сейчас.

Заскрипела дверь: в камеру привели с допроса Горелика, одного из организаторов подпольной большевистской организации.

Тяжело дыша, он опустился рядом с Воловичем.

— Моисей, — обратился к нему Волович, — не могу понять одного: зачем было Ахтырскому отстреливаться от контрразведчиков и уносить меня на спине после ранения?! Объясни.

— Думаю, захотел поправить свой авторитет, а заодно выведать твою квартиру и устроить там засаду. Целился сразу в двух зайцев, — ответил Горелик. — Скажи, — внезапно добавил он, — знал кто-нибудь, кроме Акима, о твоем выезде в Алушту?!

— Только Тоня, но…

— Ну, Тоня вне подозрений. Вот видишь, арест тебя, Лозинского и других комсомольцев — тоже дело его рук…

Утром 6 мая 1920 года в Петроградскую гостиницу на Пушкинской улице, оцепленную войсками, привели на суд из тюрьмы десять подпольщиков. Из контрразведки доставили Воловича, Ананьева, Горелика и Азорского. Вид их был страшен, но держались они бодро.

За длинным столом, блестя орденами, погонами и аксельбантами, сидело около десятка офицеров во главе с полковником.

Допрос был короток. Всем было ясно — это комедия, нужная, чтобы создать видимость законности.

— Тысяча девятьсот двадцатого года, апреля месяца, двадцать третьего дня военно-полевой суд при штабе добровольческого корпуса, рассмотрев дело о вольноопределяющемся Ольвиопольского уланского полка Зиновии Михайлове Воловиче, он же Зиновьев, Александре Георгиеве Азорском, Иване Осипове Ананьеве, Борухе Абрамове Горелике, он же Кацман, Фане Шполянской, Григории Акимове Старосельском (скрипучий голос председательствующего раздражал Воловича, и он слушал рассеянно)… признал виновными: Воловича, он же Зиновьев, в том, что, состоя членом Российской коммунистической партии, вошел в подпольные организации и… в качестве начальника штаба боевой дружины Союза коммунистической молодежи организовал и руководил боевыми пятерками последней и хранил оружие названной боевой организации; 9 апреля с. г. в местности под названием «Собачья балка» принял участие в собрании членов партии, которое при арестовании чинами контрразведывательного пункта оказало последним вооруженное сопротивление, причем он, Волович, стрелял из револьвера… и еще ранее того… принял участие в вооруженном нападении на первый участок симферопольской городской стражи, обезоружил чинов последней и освободил содержащихся там арестованных…

Кроме Воловича, к смертной казни были приговорены еще восемь человек, остальные — к каторжным работам.

Осужденных повели в тюрьму.

Волович сильно хромал и задерживал конвоиров. Те сердито ругались. Конвой медленно двигался по оцепленным войсками притихшим улицам. Вдруг среди ночной тишины зазвучал голос Зиновия:

Над миром наше знамя реет
И несет клич борьбы, мести гром…

И тут же его подхватили остальные заключенные:

Оно горит и ярко рдеет,
То наша кровь горит огнем…

— Прекратить! — защелкали затворами конвоиры.

— А то что, убьешь? — с насмешкой спросил Волович. — Хотя, впрочем, не все смертники, — добавил он тихо.

Песня оборвалась…

В тюремном коридоре смертники простились с остальными.

— Привет всем товарищам на воле!..

Под утро хлопнул выстрел: один из смертников пытался бежать.

Озверевшая охрана ворвалась в камеру. Приговоренные поняли, что ждать рассвета не будут. Они обнялись и запели гимн пролетариата Интернационал…

Трупы повешенных на фонарных столбах вблизи тюрьмы висели несколько дней. На груди каждого из них была дощечка со словами: «Так погибают за коммунию».