Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники. 1972-1977

Герой повести — «сталкер» Рэдрик Шухарт. В самом начале он сталкивается со своим ровесником из Советского Союза, молодым ученым. Ученый погибает в Зоне. Сам Шухарт проходит через целый ряд приключений как в Зоне, так и за ее пределами. Но приключения героя — это внешнее движение сюжета, они очень мало меняют Шухарта, его понимание мира, его личность. Скорее, сюжетная роль острых коллизий повести в том, что они знакомят читателя со всё новыми и новыми дельцами, которые наживаются, по сути, на возможности гибели мира, на предметах, таящих реальную смертельную опасность. Но всё это заложено в исходной ситуации, потому вся повесть воспринимается как затянувшаяся экспозиция, вступление к основному действию, которое так и не начинается. Уже поэтому испытываешь неудовлетворенность обманутых ожиданий. Ее еще усиливает конец повести, весьма нечеткий по мысли: Рэдрик Шухарт отправляется в Зону, чтобы добыть Шар, исполняющий все желания. Шухарт, ценой подлости проложивший себе дорогу к счастью, мечтает, чтобы всем было хорошо, и тут же признаётся, что не знает, что это значит — всем хорошо. Значит, и тем подонкам, которые изувечили его жизнь и жизнь его маленькой дочери (последствие частых визитов отца в Зону).

Что это, попытка проанализировать современный «тяжкий путь познания»? Но пути в повести нет, художественно конец не подготовлен, он не является органичным завершением повести. Шухарт так ничего и не понял, жизнь смяла в нем человеческое, а он так и не сбросил шоры привычки, не прозрел. Потому что отвлеченные разговоры о «всеобщем счастье» еще никого не научили правильно жить, никому не помогли.

Две повести подряд, плоды нескольких лет труда у безусловно талантливых писателей, не удались. Конечно, для других авторов любая из этих повестей была бы крупным творческим достижением. Написаны они прекрасно, они свежи и оригинальны. Неудачей их можно назвать лишь потому, что они ниже уровня одаренности авторов.

Что это? Неужели кризис? И если да, то неужели он окажется затяжным?

Из архива.

Ахмедвалеев Б. Если заглянуть в колодец…

Любители фантастики, безусловно, с большим интересом встретили два последних произведения известных писателей-фантастов А. и Б. Стругацких — «Малыш» и «Пикник на обочине».

Для повести «Малыш» характерна та особая полнота авторского мышления, при которой главная мысль как бы выплескивается через край, рождая небрежную россыпь интереснейших попутных мыслей. Одна из таких мыслей-сателлитов связана в «Малыше» с темой «космического Маугли». Применимы ли к Маугли те нравственные критерии, которые определяют отношения между людьми? Вопрос этот гораздо сложнее, чем кажется из-за внешнего налета экзотичности. Известны сенсационные случаи, когда животные усыновляли человеческих детей. Последние неизменно погибали при насильственной попытке «очеловечить» их. Подсознание такого существа человеческое: наследственная память подспудно хранит всё, что перешло в его гены от родительской клетки. Но сознание, то есть продукт сугубо социальный, подменено комплексом животных инстинктов. И незримое противоборство сознания и подсознания, как правило, губит «очеловечиваемого» Маугли, доводя его до психического стресса. Так что же гуманнее: до пагубного конца бороться за человека в нем или не тревожить подсознание, оставить в покое — в животном состоянии?

Перед аналогичной дилеммой оказываются и герои повести «Малыш». Бросить ли маленького Пьера Семёнова, космического Маугли, в чуждом и непонятном мире негуманоидов, более далеком от нас, чем мир животных? Или попытаться ценой смертельного риска вернуть его в лоно человечества? Эта коллизия могла бы, безусловно, украсить любой самостоятельный сюжет. Но у Стругацких это дилемма вторичная, несущая служебную функцию по отношению к другой, более сложной нравственной проблеме. Какова же эта ключевая проблема повести? Чтобы лучше понять ее, сделаем небольшой экскурс в прошлое русской литературы.

В романе Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» есть классический пример того, насколько порой иррациональны, неподвластны логическому мышлению требования человечности. Иван Карамазов спрашивает у своего брата Алёши, согласился ли бы он спасти человечество от гибели и построить здание всеобщего счастья, если бы «для этого необходимо и неминуемо предстояло бы замучить всего лишь одно только крохотное созданьице, вот того самого ребеночка, бившего себя кулачонком в грудь, и на неотомщенных слезках его основать это здание».

— Нет, не согласился бы, — отвечает на это Алёша.

Если рассуждать логически, то ответ его бесчеловечен: ведь мысленно допускаемая им гибель мира — это и гибель того самого ребеночка, и тысяч других невинных младенцев. Но ответ Алёши — это голос совести самого Достоевского, его нравственная концепция. И наиболее четко она выражается в словах Ивана Карамазова: «Да весь мир не стоит тогда этих слезок ребеночка».