Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники, 1985-1991

А если к власти пришел человек определенного типа, значит, он будет проводить определенную политику. Ленинская политика кооперации, медленной, но надежной индустриализации, постепенного втягивания многомиллионного крестьянства в социализм — весь этот ленинский курс неизбежно должен был быть отброшен. И не из-за мифической внешней угрозы, о которой я читаю в каждой статье, посвященной тому времени. А потому, что с крестьянством не пожелали бы тогда обойтись иначе, чем обошлись. Ибо в глазах почти каждого большевика-профессионала крестьянство было огромной опасной мелкобуржуазной массой, ежедневно и ежечасно порождавшей капитализм.

М. А. В глазах всех, кроме Ленина?

Б. С. К Ленину мы еще вернемся. Такое представление о крестьянстве было вбито в головы всей предшествующей политико-идеологической пропагандой. Поэтому в самых широких слоях партии было распространено убеждение, что крестьянство надо брать к ногтю, пока оно не пожрало революцию. Не случайно ведь любая фракция, любая оппозиция в те годы поднимала вопрос: а не пора ли скрутить крестьянство?

Вот вы сказали — Ленин. Надо было быть Лениным, чтобы понять: если к крестьянству относиться так, никакого справедливого общества не построить. Но даже Ленин это понял, к сожалению, слишком поздно, когда после Гражданской войны, в обстановке всеобщей разрухи Советское государство оказалось на краю гибели. Кронштадтский мятеж стал зримым выражением всеобщего кризиса. И Ленину хватило мудрости, и даже не только мудрости, наверное — не он один понимал это, — но политической власти и воли убедить партию принять НЭП.

М. А. А может быть, помимо мудрости и политической воли — еще способности переступить через доктрину?

Б. С. Можно и так формулировать, для меня это входит в понятие мудрости. Партия последовала за Лениным, как это не раз бывало и раньше, но это был, скорее, акт доверия авторитету, чем акт убежденности. А всё, что последовало потом, было просто возвращением на привычный политический путь. Большинство партийцев искренне считало: конечно, крестьянство надо прижать. И конкретную жестокую работу по коллективизации партийный аппарат исполнял не только послушно, но, осмелюсь предположить, с радостью и удовлетворением.

М. А. Работали не за страх, а за совесть?

Б. С. Выполняли задачу, которая представлялась им абсолютно правильной и необходимой. Кулак — враг злобный, открытый, но и с крестьянством вообще церемониться не следует. Это класс опасный для социализма, его надлежит беспощадно приспособить к новой жизни, и чем скорее, тем будет лучше для всех.

М. А. То есть это укладывалось в рамки самой что ни на есть базовой теории и вытекало из нее, а не было каким-то злостным искажением, чего до сих пор многие не понимают…

Б. С. У нас не любят об этом писать, но, полагаю, так оно все и было. Это был момент, когда партия вынесла приговор себе и своему делу. Трагедия состоит в том, что она не способна была поступить иначе. Она была построена, организована, выкована как боевой механизм для захвата и удержания власти. Она ничего не умела, кроме как с бою захватывать власть и с боями ее удерживать. Отсюда вся сила ее и все ее слабости. Преклонение перед дисциплиной, почти военной. Страх фракционности, неприязнь к оппозиционерам. Убеждение в том, что всегда, при любых обстоятельствах существует лишь один-единственный верный путь, причем — так уж устроен мир! — это путь беззаветной и жестокой борьбы. Безоглядная вера в теорию, почти наивная убежденность, что существует социальная теория, способная предусмотреть все повороты истории…

Был ли альтернативный путь нашей истории? Да, был. Ленин увидел его к концу своей жизни и попытался сделать достоянием своих соратников. Могла ли партия, именно эта партия, ценою огромных жертв захватившая власть в стране, где ее программу поддерживала лишь малая часть населения, — могла партия в этих условиях осознанно выбрать ленинский путь? Отказаться от жестокого, «безвариантного» управления страной? Экономикой? Деревней? Пожертвовать частью завоеванной власти, рискнуть, вернее, продолжить ту рискованную линию, на которую ее подвигнул Ленин? Мне кажется, не могла. Наверное, лишь единицы из тогдашних партийных руководителей — в том числе Ленин — понимали то, что и сейчас мы только начинаем усваивать: коммунизм нельзя построить, можно лишь создать условия для его появления, убрать то, что ему мешает. Если почва хорошо взрыхлена и унавожена, общественные формации прорастают в историю сами — как хлеб, как сад, как лес.