Суд над Чел<овечест>вом. Разбираются случаи из жизни: подлость, низость, корыстолюбие, нищета духа. В т<ом> числе странные истории из жизни японцев, новогвинейцев (каннибалов) и т. д. — другая мораль, другие нормы.
Дорогой Боря!
Спасибо за информацию.
Пишете Вы ответы всяким Дмитрукам неплохо, но уж больно горячитесь. Плюньте. Никакие дискуссии ничего не изменят. Штерн останется Штерном, Дмитрук — Бушковым, а Стругацкие — Стругацкими. Изложите свою точку зрения и ждите. Пусть вьются вокруг. А в конце дискуссии — шандарахните из главного калибра сразу по всем по трем. Так я Вам посоветую.
Я собрался, наконец, и ответил Вахтангишвили и Лубенскому. Они обещают присылать материалы дискуссии. Посмотрим, посмотрим.
Я только что вернулся с семинара по кинофантастике, который проходил в Репине. Тоже много дискутировали — с той, однако же, разницей, что здешние бушковы оказались в подавляющем меньшинстве и сидели тихонько, только губки обиженно поджимали… а также и с той, что все время смотрели кино, в том числе и зарубежное, в том числе и потрясающий фильм «Кэрри» (по роману С. Кинга, автора «Мертвой зоны»).
<…>
Я начну с банальности. Практически вся мировая литература ставит во главу угла некое желание и историю исполнения или НЕисполнения его. Желание обрести новую шинель. Желание привести себя в соответствие со своим представлением о себе. Желание ничего не желать. Желание все познать и все испытать.
Этой же поистине каиновой печатью отмечена, естественно, и мировая фантастика — праматерь и современница всех видов литератур, известных в нашем мире. (Почему же — каинова? — спросит дотошный читатель. Да потому, что осознанное желание, желание существа, именуемого «гомо сапиенс», неимоверно усложненное наследие далеких наших хвостатых предков, явилось причиной первого в истории человечества преступления, зафиксированного в мировой литературе.) Я бы сказал даже, что именно в мировой фантастике психосистема «желание и его исполнение или неисполнение» всегда находила наиболее четкое и открытое образное воплощение.
Вероятно, сказанное явится неким даже откровением для многих почтенных литературоведов. (Есть одно маленькое отступление. Мне самому не раз приходилось слышать, что фантастика — литература, точнее — недолитература, которую жулье пишет для слабоумных на тему «ты лети, моя ракета». Подобно бедняге Журдену, не подозревавшему, что он говорит прозой, думающие так не подозревают, что лучшие образцы отечественной, в частности, фантастики дали Пушкин и Гоголь, Салтыков-Щедрин и Достоевский, Алексей Толстой и Булгаков…) Но всякий умеренно-разумный читатель, чье мировоззрение не исковеркано литературоведческими догмами, кто не проникся желтой мудростью солидных трудов о бабизме-ягизме и о возможной связи золотого петушка с курочкой, несущей золотые яички, всякий разумный читатель, повторяю я, отлично сознает или, на крайний случай, интуитивно чувствует огромную мощь глобальных обобщений, присущую фантастике и — увы! — зачастую недоступную прочим видам литературы.
«Желаю и не желаю». Что получается при исполнении желаний и как оборачивается дело при исполнении нежеланного. «Туманность Андромеды», «451° по Фаренгейту»… Для читателя это откровения. Для упомянутого литературоведа это непосильный труд. Из всего неисчерпаемого богатства «Мастера и Маргариты» он осторожно выберет темочку «Образ Ивана Бездомного как типичного представителя пролетарской интеллигенции первого поколения». (И кстати, будет в своем праве. Но какое же это убогое право!)
«Не верю! Чего он меня пугает?» — вопит литературовед, с трудом одолев «Гиперболоид инженера Гарина». А в этот момент над его ухоженными седыми кудрями, в двухстах километрах, мертво и зорко, нестерпимо блестя на солнце, скользит спутник-истребитель, начиненный ядерной взрывчаткой. «Не верю! Не желаю я жить в этом будущем!» — надрывается он, со скрежетом зубовным одолев несколько глав «Туманности Андромеды». Да кто тебя туда пустит? — хочется резонно ему ответить. «Не ве…» — начинает он, перелистав по диагонали «Шагреневую кожу», но тут же спохватывается: его еще в школе учили, что Бальзак — великий писатель.
Все это, может быть, и так, скажет нетерпеливый читатель, но где же обещанный разбор?