Стругацкие Трудно быть богом

Вся же история с путаницей кухонной и стиральной машин отличается лишь частично. В „уральском“ варианте Шейла не возражает против приобретения кухонной машины:

— Это то, что нам нужно, — обрадовался Женя. Глаза его загорелись. — Как ты думаешь, Шейла?

— Пожалуй. Пока нас не подключили к фабрике-кухне, это было бы очень недурно. А то ты в последнее время одними бутербродами питаешься.[62]

Проснувшись и увидев агрегат у дома, они не сразу начинают экспериментировать:

— Ужасно кушать хочется, — жалобно сообщила Шейла. — Давай распакуем и попробуем…

— Ну уж нет, — решительно возразил Женя. — А зарядка? А душ?

— Ты нарочно оттягиваешь удовольствие, — заявила Шейла. — Ты — гурман несчастный.

— Для спасенья ваших душ принимайте ионный душ, — продекламировал Славин и потащил Шейлу делать зарядку.

Рассматривая машину, они шутят:

— Конечно. Проста и неприхотлива в обращении. Четыре кнопки — это первое блюдо, второе, третье…

— Четвертое, — добавил Женя. Он кончил набирать шифры и нежно обнял машину. — Милая, спасительница ты наша!

— Да, наверное, четвертое. Чай, например. А если будешь обниматься с машиной, я оболью тебя кислотой. Дезоксирибонуклеиновой. Так, кажется, поступали ревнивые женщины в твоих романах?

Далее все развивается так же, как и в каноническом варианте, но с изменением ролей: Славин сомневается, а вдохновленная Шейла экспериментирует.

„ВОЗВРАЩЕНИЕ“

Эта новелла присутствует во всех изданиях романа. Отдельно не публиковалась. Различий в вариантах немного, но они интересны.

В вариантах „Урала“ и „Возвращения“ после коронного вопроса Горбовского „Можно я лягу?“, Кондратьев, испугавшись, спрашивает: „Может быть, вам водички?“ — „При чем здесь водичка, если человеку просто хочется полежать?“ — отвечает Горбовский.

О „рогатых“ спортсменах на море Кондратьев добавляет: „Нет уж, Леонид Андреевич. Море вы не трогайте. Я и сам не прочь так… в рогатом костюме!“

Отличается также и окончание главы:

— Вот, — сказал он с грустью, — пожил здесь всего неделю…

Званцев переминался с ноги на ногу. Видимо, ему было не понятно, что переживает экс-штурман.

— Поедем, — махнул рукой Кондратьев. — До свиданья, Леонид Андреевич. Спасибо вам за ласку.

Горбовский уже устраивался на кушетке.

— До свидания, Сергей Иванович, — отозвался он. — Мы еще много раз увидимся.

Кондратьев затворил за собой дверь и вслед за Званцевым вышел в сад. Они пошли рядом по песчаной дорожке.

— Николай Евсеевич, — сказал Кондратьев. — Почему вы так заинтересовались моей скромной персоной? Вы обо всех здесь так заботитесь?

— Нет, — просто ответил Званцев. — О других заботиться не надо. Они хозяева. А вы пока гость. А почему именно мы… Видите ли, Сергей Иванович, и я, и Леня Горбовский в свое время были весьма тяжелыми пациентами у врача Протоса. Он нас, как видите, спас. И он наш друг на всю жизнь. И он попросил помочь вам.

— Ага, — сказал Кондратьев. Он остановился. — Вот что, Николай Евсеевич, — произнес он решительно. — Мы сию минуту едем к врачу Протосу. А Жене Славину я позвоню с дороги.

„ТОМЛЕНИЕ ДУХА“

Присутствует только в романе с 1962 года.

Среди возгласов, сопровождавших Костылина и Поля, кроме прочих („Странника ведут! — На вивисекцию, болезного! — Это новый гибрид?“), в издании „Возвращения“ есть реплика: „Саша, он дает мясо с живого тела?“

Там же при описании разговоров в лаборатории Костылина есть еще один персонаж:

Гибкий черноволосый японец вскочил со скамьи и стремительно прошелся по комнате.

— Больше так нельзя! — сказал он яростно. — Всё неверно.

Сама идея ложна. Да, ложна! Надо пересматривать всё. Сначала. Просто мы боимся начинать сначала! — Он остановился. Слушает меня кто-нибудь? Что за манера молчать!

— Все слушают, — сказал человек со скучны м голосом. — да что толку?