Структура и динамика психического

645 Это как раз то отчетливо ощущаемое превосходство, которое придает проявлению духа характер откровения и безусловный авторитет – опасное качество; ибо то, что мы можем, пожалуй, назвать более высоким сознанием, отнюдь не всегда является «более высоким» в смысле наших сознательных оценок, и оно зачастую находится в абсолютном противоречии с нашими признанными идеалами. По сути, это гипотетическое сознание можно было бы назвать просто «более широким», чтобы не возникло предубеждения, что оно всегда непременно стоит выше в интеллектуальном или моральном отношении. Образ мыслей бывает разным – светлым и мрачным. Поэтому нельзя быть глухим к мысли, что и дух также является не абсолютным, а чем-то относительным, нуждающимся в дополнении и пополнении жизнью. Дело в том, что у нас слишком много примеров, когда дух настолько овладевал человеком, что жил уже не человек, а только дух, причем не в смысле более богатой и насыщенной для человека жизни, а, наоборот, в противоположном жизни значении. Я отнюдь не хочу сказать этим, что смерть христианских мучеников была бессмысленным и бесцельным самоуничтожением, – напротив, такая смерть может означать даже более полную жизнь, чем какая-либо другая, – скорее я имею в виду дух некоторых, полностью отрицающих жизнь сект. К чему такой дух, если он истребил людей? Строгое монтанистское воззрение, несомненно, соответствовало высшим нравственным требованиям того времени, однако оно было жизнеразрушающим. Поэтому я полагаю, что и соответствующий нашим высшим идеалам дух тоже находит в жизни свои границы. Разумеется, он необходим жизни, поскольку простая эго-жизнь является, как мы хорошо знаем, вещью крайне недостаточной и неудовлетворительной. Только та жизнь, которая одухотворенна, является подлинно ценной. Удивительный факт: жизнь, которая проживается исходя только из одного эго, как правило, действует удушающе не только на самого данного человека, но и на окружающих его людей. Полнота жизни требует большего, чем просто эго; она нуждается в духе, то есть в независимом и вышестоящем комплексе, который, очевидно, является единственным, кто способен вызвать к жизненному проявлению все те душевные возможности, которых не может достичь эго-сознание.

646 Но так же, как есть стремление к слепой, беспорядочной жизни, так есть и стремление принести в жертву духу всю свою жизнь, желая добиться творческого превосходства. Это стремление делает дух злокачественной опухолью, бессмысленно разрушающей человеческую жизнь.

647 Жизнь – это критерий истины духа. Дух, лишающий человека всех жизненных возможностей, – это дух заблуждающийся – не без вины человека, который волен отказаться от самого себя или нет.

648 Жизнь и дух представляют собой две силы или необходимости, между которыми находится человек. Дух наделяет его жизнь смыслом и возможностью величайшего расцвета. Жизнь же необходима духу, ибо его истина, если она не жизнеспособна, ничего не значит.

Примечания

Лекция, прочитанная на заседании литературного общества г. Аугсбурга 29 октября 1926 года. Впервые опублшикована как: «Geist und Leben». Form und Sinn (Ausburg), II: 2 (Nov. 1926). На английском языке в: Contributions to Analytical Psycholigy (London and New York, 1928).

Основная проблема аналитической психологии

649 В то время как мировоззрение Средневековья, античности, равно как и всего человечества со времен его самых первых шагов опиралось на убеждение в субстанциальности души, вторая половина XIX века ознаменовалась появлением психологии «без души». Под влиянием научного материализма все, что не могло быть увидено или ощупано, подверглось сомнению и даже приобрело дурную славу чего-то метафизического. Научным и вместе с тем вообще допустимым отныне считалось только то, что могло быть либо познано на уровне ощущений, либо сведено к чувственно воспринимаемым причинам. Этот идейный переворот назревал уже давно и был связан не только с материализмом. Вертикаль европейского духа была перечеркнута горизонталью современного сознания подобно тому, как вместе с духовной катастрофой Реформации была повержена порывистая, стремящаяся в высь готическая эпоха, зиждившаяся на достаточно ограниченной географической, равно как и мировоззренческой, основе. Сознание развивалось уже не в высоту, но в ширину – как географически, так и метафизически. То было время великих путешествий и эмпирического расширения представлений о мире. Вера в субстанциальность духовного медленно отступала перед все более и более навязчивым убеждением в субстанциальности физического. Наконец, за четыре с небольшим столетия прыткий ум европейских мыслителей и исследователей дошел до того, что стал рассматривать дух как полностью зависимый от материи и материальных оснований.