Струна и люстра

Мы беседовали недавно, во время очередной встречи, и я спросила, как часто пишут читатели сейчас. «Пишут. Я не могу сказать, что письма идут потоком, но каждую неделю от читателей что-нибудь получаю. Больше от взрослых. Вот пишет, например, очень интересный человек, который работает дворником, чернорабочим в детском саду. Очень интересные наблюдения. Я ему посоветовал: «Знаете, говорю, у Вас литературный дар, и на основе Ваших наблюдений можно делать очень интересные вещи». Пишет мне одна девочка. Она живёт на Дальнем Востоке. Девочка очень начитанная, очень умная, очень эрудированная, очень эмоциональная, с удивительным талантом подмечать массу ярких деталей. Стихи пишет прекрасные. Каждое письмо (я их собираю, причём письма всегда толстые, обстоятельные) можно печатать как рассказ. Удивительные характеры, интересные детали, даже чисто внешние, там окраска неба, погодные явления, прохожие на улице. Ещё пишут студенты, много писем от школьниц 13–15 лет…» На мой вопрос, шлют ли «ругательные» письма, Крапивин вспомнил последнее из них, которое пришло по электронной почте от женщины, на его взгляд, «ну… уже достаточно взрослой». «Не знаю, сколько ей лет, но, как я понял, никак не меньше 30. И она меня клеймит за то, что, начиная с повести «Лоцман», я погрузился в мрачность, пишу о жестоких негативных вещах…» «Зачем Вы обо всём этом пишете? Конечно, может, это и есть в жизни, но Вам нужно вернуться снова к Вашим светлым истокам и т. д. и т. п.».

Не однажды пришлось Крапивину отвечать на похожие обвинения. «Не могу я сейчас писать повесть, подобную «Оруженосцу Кашке». Потому, что жизнь не такая. Какие бы фантастические вещи ты ни писал, реальная жизнь всё равно накладывает отпечаток».

Ольга Виноградова и Мария Мещерякова обращают внимание на «усложнение картины мира, происшедшее в последние десятилетия в творчестве Крапивина: сохранив верность ведущим принципам конечной победы добра, справедливости, писатель тем не менее отчетливо сознает силу и жизнеспособность зла, в его произведениях есть и боль, и разочарование, и смерть».

В Интернете прозвучало и такое обращение к писателю: «Не пишите «чернуху», не получается это у Вас («Лунная рыбка», «Бронзовый мальчик»). «Чернуха» — это не значит про плохое, это значит, что прочитаешь и жить неохота. И без этого Ваши книги и так дают людям очень много. Больше, чем любые «чернушные».

Крапивин ответил: «Я пишу не «чернуху», а отражаю реалии современной жизни. Без этого в литературе никуда не денешься. По крайней мере, я в своей работе эти реалии обойти не могу».

Но был и ещё один вопрос буквально в те же дни: «Как Вы считаете, не обостряют ли Ваши книги боль от соприкосновения с окружающим миром? Ведь, как известно, легче живётся тем, кто не задумывается, а сейчас особенно».

«Иногда обострение боли — это медицинский способ излечить и душу, и действительность, — прокомментировал Крапивин. — Иногда ее надо обострять, чтобы человек оглянулся, спохватился, возможно — ужаснулся… и, может быть, попытался бы в мире что-то изменить. Жить с закрытыми глазами все равно нельзя».

Действительно, некоторые произведения Крапивина «читать — трудно: душу можно поранить, расцарапать зажившие болячки совести», так писала в «Урале» Наталья Качмарова, но как же иначе эту самую душу и совесть сохранить?