Струна и люстра

Ну… девочка как девочка (я не мог почему-то думать «девчонка»). Обыкновенная. Наверно, моего возраста. С короткими волосами, про которые говорят «льняные». С носом-клювиком, острым подбородком, с бирюзовыми шариками на мочках. И глаза, кажется, такие же (я опять вспомнил ребятишек у пристани). Эти глаза она теперь не отводила от меня. Но взгляд был без лишнего любопытства. Ничуть не нахальный, а… ну, с капелькой беспокойства, что ли.

Так она смотрел с полминуты, а потом сказала:

— Здравствуй.

Я от неловкости уткнулся подбородком в песок и пробормотал:

— Здравствуй… — Больше ничего не оставалось. И зажмурился снова. И опять услышал ее негромкий голос:

— Ты, не здешний, да?

Пришлось открыть глаза. Я не хотел говорить сердито, но получилось именно так:

— С чего ты взяла?

Она не обиделась на мой тон. Объяснила спокойно:

— Здешние ребята не купаются в одиночку.

Я приподнялся на локтях.

— Почему?

— Ну… не принято. Мало ли что может случиться. Тем более, когда разлив…

Я не видел разлива. Река была, конечно, не маленькая, однако песчаные отмели лежали широко, вода их не покрывала. Но не спорить же… Я спросил:

— А кто запрещает купаться, если один?

Она чуть улыбнулась. Наверно моей непонятливости:

— Никто не запрещает. Просто… ну, обычай такой. Не оставлять одного…

Я подумал, что это ведь хороший обычай. И проговорил, как бы извиняясь:

— Я не знал.

Девочка понимающе кивнула:

— Ну, ничего… — И вдруг сказала: — Теперь-то ты не один, купайся сколько хочешь.

— И ты меня спасешь, если, что?.. — Я спросил это без подковырки, просто не сдержал удивления. Она опять кивнула:

— Я хорошо плаваю.

— А я никудышно… — вырвалось у меня. Да нет, не вырвалось, а просто высказалось. Грустновато и честно. И я ничуть не застеснялся такого признания. И сам удивился этому.

Сколько себя помню, я жил готовый к отпору. Когда встречал незнакомых, сразу будто обрастал панцирем с колючками. Жизнь приучила. Иногда появлялись приятели, с которыми можно было общаться по-доброму, без опаски, но их было мало. А с девчонками я вообще не имел дела. Только, помню, когда было года три-четыре, играл с кудрявой Валей Капустиной, но ее скоро перевели куда-то… Ну, по правде говоря, порой мне нравилось смотреть на девочек, если они были симпатичные, но это издалека. А вблизи они почти всегда оказывались подлыми и опасными. С хихиканьем и подначками… Другие мальчишки в интернате девчонками интересовались больше. Рассказывали про них всякие истории, даже про то, как будто бы лазил к ним в постель. Но мне это было пофигу. Мне нравились девочки из книжек. Вроде Ассоли (и не мог же я думать про Ассоль что-то такое!). И эту свою книжную привязанность я держал глубоко-глубоко в себе, иначе задолбали бы насмешками…

В спецшколе разговоры «про девиц» были похлеще, чем в интернате, но именно разговоры, потому что «лазить» к ним было невозможно — школа-то абсолютно мужская…

Девочка на берегу не была похожа на Ассоль. Но и на интернатских вреднюг не была похожа. Я ее не боялся. И вспомнил снова, что в этом городе у меня вообще ни разу не возникало опасения. Ни перед взрослыми, ни перед ребятами. Ни перед самим городом. Не было случая, чтобы захотелось влезть в «панцирь».

— Больше не пойду в воду, — сказал я. — Продрог малость.

— Понятно, — отозвалась она. — Еще ведь даже не лето, а весна. В прошлом году в это время случился снегопад.

— В столице тоже… — вспомнил я.

— Ты из столицы?

— Почти оттуда… Я из спецшколы. Меня повезли в другой интернат, в какой-то Горнозабойск, а по дороге я отстал. Воспитатель, который меня сопровождал, уехал, а я здесь. Он, наверно, сейчас бегает, кукарекает. Ну, пусть, сам виноват…

Не знаю, почему я все это выложил. Может, боялся вопросов и решил опередить их. Лучше коротко сказать правду, чем потом хитрить и выдумывать. Врать мне отчего-то совсем не хотелось.

Девочка свела коротенькие светлые брови.

— И что теперь?

— Понятия не имею, — беспечно отозвался я. — Пусть ищут. Это их проблема…

Она встала, подошла совсем близко, села передо мной на песок (я вспомнил фотоснимок с Русалочкой в городе Копенгагене). Глаза и правда были бирюзовые. Она потрогала согнутым мизинцем подбородок, провела кончиком языка по губам и сказала:

— Меня зовут Света. А тебя?

У меня внутри все заметалось — от растерянности, от стыдливости.

— Меня… Вообще-то у меня много прозвищ. А настоящее имя — Григорий. Но оно мне не нравится. То есть непривычное…

— Можно ведь «Гриша»…

— Ну, да… — будто через силу согласился я. Гришей меня звали очень редко. И я… будто толкнуло меня, и я, как бы подавшись девочке навстречу, решил назвать свое главное, никому не известное имя. Тут же царапнула горькая память: «Как же никому не известное? Ты же назвал его, когда пересказывал письмо! Они знают!» Но я сердито сказал себе: «Знают, но ни разу не называли меня так. Значит, не запачкали. Все равно оно — мое…»

— А можно еще — «Грин»…

Глава 5

Девочка Света не удивилась. Поправила сбившееся выше колен платьице, пошевелила светлыми бровками (Света — светлыми…), подумала. И серьезно согласилась:

— Грин — это хорошо.