Струве: правый либерал, 1905-1944. Том 2

«Великая Россия» вызвала многочисленные отклики и за границей, где в статье усмотрели свидетельство усиливающейся российской агрессивности на Балканах. Немецкий специалист по русской истории Теодор Шиманн, уверенный в том, что убеждения Струве совпадают со взглядами министра иностранных дел Извольского, посвятил данной проблеме пространный комментарий в консервативной газете Neue Preussische Zeitung. Присущую Струве патологическую боязнь Германии он называл «исторической галлюцинацией»; далее он утверждал, что призывы к русскому господству на Черном море и новые инициативы в Польше говорят о том, что Россия готовится к войне с Турцией, а конечном счете — с Австро-Венгрией и Германией[64]. В Англии, разумеется, материал был воспринят теплее, а Бернард Парэс даже опубликовал перевод «Великой России» в своем журнале The Russian Revient.

Если не считать нескольких газетных откликов[66], наиболее внушительную отповедь Струве получил со стороны Николая Бердяева, своего былого единомышленника и почитателя (хотя и достаточно критичного). Бердяев начал литературную карьеру под покровительством Струве[67] и некоторое время шел по пути, проложенному ментором: от социал-демократии к Союзу освобождения, а затем — к отказу от активной политики в пользу занятий философией. Он регулярно печатался в редактируемых Струве изданиях, включая Полярную звезду и Русскую мысль, а также выступил соавтором сборников «Проблемы идеализма», «Вехи» и «Из глубины». Иными словами, Бердяев относился к тем русским интеллектуалам, которые на рубеже веков взрослели под влиянием Струве и по примеру последнего совершили тот же переход от материализма и социализма к идеализму и либерализму. В 1906 году Бердяев называл Струве «самым выдающимся человеком в конституционно-демократической партии» и «единственным, быть может, в России творческим политическим умом»[66]. Но уже в то время он считал «лидера и идеолога кадетской партии» «трагической фигурой», обреченной на неудачу. Бердяев чувствовал, что Струве не способен осознать «религиозную основу» русской души: оставаясь «скептиком», он был не в состоянии услышать биение русского сердца.

Бердяев начал критиковать своего учителя в 1907 году. По его мнению, Струве не понял, что единственным противоядием от отравы революции является религия, активная и даже воинствующая вера, готовая вступить на политическую арену и дать бой радикализму во всех его формах и проявлениях. Струве же, с головой ушедший в вопросы политической тактики, не замечал того факта, что и правые, и левые экстремисты, с которыми он полемизировал, возбуждали народ апелляциями к религиозному в своей основе энтузиазму, не имеющему ничего общего с лелеемыми им «моральными» ценностями:

«Россия отдана уже волею судеб во власть крайностей, черные и красные цвета господствуют, и тут не бледные теории нужны, умеренные и бестемпераментные, а новые, пламенные идеи. Такими идеями могут быть только идеи религиозные, не менее радикальные, чем социал- демократические или черносотенные. Пока Струве этого не сознает, все заложенные в нем потенции приведут его к малому. Он ведь скептик, и потому не знает секрета власти над сердцами, секрета, который знают люди красного и черного цвета»[69].

«Великая Россия» и отклики на нее утвердили Бердяева в данной позиции[70]. В конце концов он заключил, что, вопреки намекам левых и правых, повлиять на убеждения Струве со стороны невозможно. «Струве по характеру своему, — отмечал он, — один из наименее оппортунистических писателей России». Но проводимая последним апология государства казалась ему весьма неубедительной и фактически дискредитировавшейся заявлениями о том, что нация должна подчинить себя государственному началу. Струве в его глазах оставался западником-рационалистом, которому одинаково чужды и «мистическое чувство истории», и «таинственная душа России». Делая подобные утверждения, Бердяев опирался на славянофильское положение о фундаментальной разнице между Россией и Западом, то есть на тезис, опровержению которого Струве посвятил всю свою жизнь и разногласиям по поводу которого суждено было развести двух мыслителей по разным лагерям после революции 1917 года.