Сценарии перемен. Уваровская награда и эволюция русской драматургии в эпоху Александра II

Чудная эта земля Россия! Полтораста лет прикидывались мы стремящимися к образованию. Оказывается, что это было притворство и фальшь: мы улепетываем назад быстрее, чем когда-либо шли вперед. Дивная, чудная земля! Когда Бутурлин предлагал закрыть университеты, многие считали это несбыточным. Простаки! Они забыли, что того только нельзя закрыть, что никогда не было открыто. Вот теперь тот же самый Бутурлин действует в качестве председателя какого-то высшего, негласного комитета по цензуре и действует так, что становится невозможным что бы то ни было писать и печатать (Никитенко, т. 1, с. 312).

Однако действия Комитета не смогли остановить развитие русской литературы. Даже в период его бурной деятельности в России печатались новые значительные произведения, а на страницах журналов активно обсуждались не только сочинения, о которых ничего писать не рекомендовалось (такие как комедия Островского «Свои люди – сочтемся!»), но даже и само ужесточение цензурной политики. А. В. Дружинин, например, в одной из своих статей как бы между делом заметил: «…1848 и начало 49 года были временем весьма невыгодным для литературы большей части государств»37.

Увеличение числа контролировавших литературную жизнь инстанций выразилось в умножении цензурных ведомств. А. В. Никитенко, в этот период сотрудник общей цензуры, подсчитал, что в Российской империи насчитывалось 12 учреждений, осуществлявших контроль за печатью (Никитенко, т. 1, с. 336; запись от 22 марта 1850 г.). Каждое из этих ведомств могло до некоторой степени вести собственную политику, что приводило к острым конфликтам. Например, общая цензура находилась в руках Министерства народного просвещения. За драматическую цензуру, то есть разрешение или запрещение публичного исполнения любых произведений, отвечало III Отделение Собственной его императорского величества канцелярии. Практически каждое крупное ведомство обладало правом контролировать публикации, связанные с его родом деятельности. Это, в свою очередь, способствовало увеличению сегментации и ограничению литературы. Сегментация литературного поля выразилась в разграничении групп писателей и функций их произведений. Произведения «для народа» жестко отделялись от «большой» литературы: публикация популярных сочинений в толстых журналах активно не поощрялась, в том числе цензурными органами; выделялись специальные издания, например, для военных, которые в подавляющем большинстве не печатали произведений по другой тематике.

Наиболее значимым и влиятельным литературным институтом были, разумеется, толстые литературные журналы. Их возросшее влияние, по всей видимости, раздражало министра народного просвещения Уварова. По крайней мере, Уваров активно участвовал в закрытии некоторых журналов, таких как «Московский телеграф» Н. А. Полевого38. Очевидно, подозрительно к ним относился и Николай I, который в 1836 г. вынес знаменитую резолюцию, запрещавшую дальнейшее увеличение числа толстых журналов39. Все эти меры, однако, едва ли достигли своей цели: начиная с 1830-х гг. и до конца царствования Николая I, русские писатели и критики повторяли, что литература полностью перешла в журналы. Чаще всего цитируется знаменитая характеристика русской литературы, данная в статье Белинского «Русская литература в 1841 году», которая была, между прочим, опубликована уже после закрытия таких влиятельных журналов, как «Московский телеграф» или «Телескоп» (в числе сотрудников последнего был, как известно, и сам Белинский):