Сцены частной и общественной жизни животных

Но «Сцены» были бы занудным нравоучительным трактатом, а не остроумной блестящей прозой, если бы эта патриархальная мораль проповедовалась в них напрямую, в лоб. Между тем прелесть «Сцен» состоит в том, что это проза игровая: в ней происходит постоянное перетекание звериного в человеческое и обратно (примерно так же, как в рисунках Гранвиля человек перетекает в зверя, а тот – в человека). Животные существуют вроде бы в своих, вполне звериных обстоятельствах и решают звериные проблемы, но их мир не просто находится рядом с человеческим, но одновременно повторяет и пародирует его, примерно так, как представление в театре зверей в рассказе Жанена пародирует драму Виктора Гюго. «Мораль» корректируется иронией (которая неизбежна уже потому, что высокие моральные принципы прописываются не кому иному, как кошкам, крокодилам или ослам), но смех, однако, не исключает морального смысла.

Дальнейшая судьба «Сцен» сложилась сравнительно удачно. Первый раз книга была переиздана в 1852 году в том же составе, но в одном томе (мелким шрифтом в две колонки, с иллюстрациями прямо в тексте, а не на отдельных страницах) в серии «Шедевры литературы и иллюстрации» – не у Этцеля, а у другого парижского издателя, Мареска, которому Этцель после вынужденной эмиграции в Бельгию продал права на издание[96]. В 1867 году Этцель, к этому времени уже возвратившийся на родину, сам выпустил, также в одном томе, «исправленное и дополненное» издание «Сцен» (впрочем, как раз слово «Сцены» из названия исчезло; книга теперь называлась «Частная и общественная жизнь животных»)[97]. В издании 1867 года изменена композиция и снято предуведомление издателя; в него включены несколько новых рассказов Гюстава Дроза, для которых иллюстрации выкроили из прежних, иначе распределив по тексту (Гранвиль к тому времени уже умер и не мог нарисовать новые картинки). Этцель еще раз выпустил «Сцены» в этой форме в 1880 году.

Затем начиная с 1972 года книгу переиздавали несколько раз в полном виде (последнее такое издание появилось в 2014 году), иногда с предисловием (статья Луи Жановера, предваряющая двухтомное издание 2011 года), но ни разу – с примечаниями. Примечаний удостоились только тексты классиков, переиздававшиеся отдельно, – рассказы Бальзака[98] и Альфреда де Мюссе[99]. Бальзаковская история английской Кошки вообще имеет отдельную и очень счастливую судьбу: она не только неоднократно переиздавалась, но даже легла в основу мюзикла; в мюзикл была превращена и послужившая ей продолжением история французской Кошки, сочиненная Этцелем/Сталем[100]. Этцель, как уже говорилось выше, переиздал свои «звериные» рассказы в однотомнике 1854 года «Звери и люди». Мюссе включил «Историю белого Дрозда» в издание своей прозы 1854 года (с небольшой правкой, о которой см. примеч. 597 и 600). Несколько раз (1927, 1951, 1953, 1955) переиздавались рассказы Шарля Нодье и его дочери. Но, разумеется, наибольшая популярность была уготована гравюрам по рисункам Гранвиля. Они переиздавались и переиздаются постоянно по самым разным поводам и зачастую без всякой связи со сборником, для которого были выполнены. Понятно, что книга, на титульном листе которой выставлен вопрос «Имеют ли животные душу?», сопровождается рисунками Гранвиля[101], но и сборник сатирических зарисовок на современные темы, написанный Кристианом Мийо (сооснователем знаменитых гастрономических гидов Го и Мийо)[102], украшен теми же гранвилевскими рисунками.

Знали «Сцены» и в России, где они появились почти сразу после выхода из печати во Франции[103] и где, как правило, название книги метонимически замещали фамилией Гранвиля[104]. Владимир Даль начинает свой рассказ «Денщик» (1845) со ссылки на «единственного в своем роде Гранвиля», который «неподражаемо умел схватывать сходство и отношения [с тем или иным животным] и переносить их карандашом на бумагу», и применяет эту же методу к своему герою – «небывалому, невиданному чудовищу, составленному из пяти животных»[105]. И это не единственный пример русского усвоения французской «анималистики», какой она предстала в «Сценах». Автор другого «физиологического очерка» той же эпохи, В. Толбин, напоминает, что если провинции населены «только барсуками, телятами, чечетками и горлицами», то столицы «изобилуют зверьми очень редкими, такими, которых трудно отыскать иногда и в самом полном зверинце»; так, в Петербурге «множество особенной породы львов, онагров, баранов, кротов, премиленьких и предорогих мускусовых крыс»[106].