Сцены из лагерной жизни

«Старею, видимо, старею…» — пытается он отмахнуться от назойливых мыслей. Начальству виднее…

— До ножей не доводи, Медуненко… Убьёшь двоих-троих — возня… Могут и осудить, не шило… Высчитывай, опережай недовольных, а мы их лучше в крытую… Думай вперёд и наперёд. И помни — ты сказал шесть-семь месяцев. Заму по POP я скажу насчёт ножей, не волнуйся. Закончишь в срок, через месяц под чистую домой. Гарантирую!

* * *

Ровно через три с половиной месяца Культю трижды проткнули ломом прямо на стройке. В его руках нашли нож, в голенищах было еще два.

БУР строился ещё четыре года и был сдан в эксплуатацию только в восемьдесят пятом году. Подполковник благополучно вышел на пенсию, но вскоре умер от инсульта.

Урал, Пермская область

Воспитал!

— Стоять, стоять! Руки! Руки, говорю!..

Миша Калимулин покорно опускает руки и выравнивается у деревянной перегородки. Губы дрожат, в глазах животный страх и ужас. Завхоз Барадух со всего маху бьет его в грудь. Миша корчится, но не издает ни звука.

— Стоять!!! — Зверское лицо, громовой голос, бешеные глаза, изо рта завхоза лети слюна. Два сильнейших удара ногой, и Миша падает.

— Встать! Встать, я сказал!

Избиение происходит в каптерке отряда. Два-три раза в неделю регулярно, месяцами. Мишу истязает один и тот же человек — завхоз отряда. Бьет до остервенения, бьет по двадцать — сорок минут, бьет до полного бессилия и боли в кулаках. С каждым разом побои все сильнее и сильнее, невозможно поверить, что человек в силах вынести хотя бы половину!

Миша — полный дурак. После попытки побега через речку, когда по нему открыли огонь сразу с двух вышек и пули впивались в бревна в каких-то сантиметрах от его головы, он сошёл с ума. Чуть позже его подняли на катер, и солдаты охраны прямо на глазах у сотен зеков, наблюдавших всю картину, избивали бедолагу сапогами. Потом были собаки и наконец стасительная камера. Отсидев шесть месяцев в БУРе, Миша без срока вышел в зону. Судить дурака не решились.

Помойки, чердаки и туалеты были излюбленным местом Мишани. Он жил в девятом отряде, где выполнял, и выполнял суперисполнительно, всю самую грязную и отвратительную работу. За это ему платили кусками черствого хлеба или тухлой рыбой. Ел Мишка очень много, точнее, мог съесть, когда было. На его верхней наре под подушкой и в карманах телогрейки всегда был хлеб. Он мог съесть за раз две-три булки хлеба без воды и попросить ещё.

Отёкшее красное лицо, выпученные, водянистые, незлые, даже какие-то чистые глаза, мясистый нос и пухлые губы. Ужасная вонь от одежды и рваные-прерваные сапоги, черные заскорузлые руки с затвердевшей грязью под ногтями. В баню Мишу гоняли под конвоем, в его майке и трусах буквально копошились вши.

Сначала, сразу по выходе из БУРа, он ничем особо не отличался от других, и никто не обращал на него внимания. Но спустя месяца три Миша начал прятаться в самые глухие углы и кутки и убегать из отряда. На поверках его недосчитывались, и отряд держали на сорокапятиградусном морозе до тех пор, пока его не находили. Никакие изоляторы и побои не помогали, дурак продолжал убегать от воображаемых преследователей, и через раз все повторялось. Администрация могла отправить его в дурдом, но ей было лень возиться с ним, пустить все на самотек, и не считать его она тоже боялась.

Миша считался склонным к побегу, и этим было все сказано. А вдруг он специально приучает всех к своим исчезновениям и в один из дней и впрямь сбежит? Отвечать придется начальству.

Так он и жил, мучая себя и других ни за что ни про что.

И вот когда Миша победил всех и уже, можно сказать, добился «свободы», за него взялся завхоз Барадух, орловский здоровенный битюг, садист до мозга костей. Тактика Барадуха была несложной: нечеловеческие побои за два дня до назревающего исчезновения — и Миша «шелковый». Снова побои, передышка…

— Встать!

Миша медленно поднимается с пола, каждую секунду ожидая ударов. Барадух не спешит, он тоже устал, надо бить по всей форме, методически.

— Руки!

Мишины руки снова опускаются. Удар в сплетение и по шее. Резкий взмах, и кулак опускается на печень. Еще, еще, еще… Ни звука! Миша всегда молчит и не думает бежать, он словно немой, он «достает» Барадуха одним этим.

— Встать, встать! — Барадух снимает мокрую рубаху и трясет мышцами. Экзекуция продолжается…

* * *

— Как это он ходит у тебя на поверку? — наигранно удивляется замполит, будто ничего не знает.

— Воспитал, гражданин начальник! — гогочет Барадух. — Вот как надо! — обращается он к остальным завхозам, собравшимся в кабинете.

Бытие и сознание…

Ярославская тюрьма, транзитные камеры. Еду из Коми АССР в центр, в крытую тюрьму. Сижу с двумя признанными рецидивистами и старым карманным вором из Москвы, общаюсь в основном с ним. Отличный тэрсист и умнейший мужик, пятьдесят девять лет. Ни семьи, ни дома, семь судимостей за кошелёк, не признан рецидивистом только из-за болезней.