Сцены из лагерной жизни

«Чушь собачья! Не имел права, остался под подозрением и ничего не решил! С каких делов тот стал наговаривать?! Так можно любого увалить, с понтом из справедливости! У него не было выхода, разве что менты, а так самого…»

* * *

Витька морально убит и издерган до основания, проклинает деньги и себя. От каких бы то ни было показаний отказывается наотрез, получает дополнительно год за молчание. Правду знает один Колобок…

Приехал

Центральная больница управления. Станция Половинка Пермской области. Январь восемьдесят шестого года.

На второй этаж корпуса противотуберкулезного отделения вносят очередной живой «труп» с усиленного режима. Он лежит на носилках в одной нательной рубашке и куртке х/б. Санитары ставят носилки на пол.

Зеки со строгого смотрят на «молодой скелет» и искренне сокрушаются: «Там у них на этом Талом вообще хана! Все объедки и помои съедаются влет! А „козырные“ рулят! Их, блядей, надо тоже четвертовать, мусорская постановка, план или смерть! Да-а…»

Из коптерки вылетает завхоз отделения, толстый плут сорока пяти лет, Вася Киса.

— Че стали? Тащите его в ванную! — кричит он на санитаров. — Цирк устроили здесь, понимаешь!

Санитары из зеков мигом хватают носилки. «Скелет» не шевелится и не открывает глаза. Беленькая девятнадцатилетняя головка на грязных брезентовых носилках… Сколько человек уже вынесено на них навсегда?..

— Куда?! Куда это вы тащите его?! — Из сестринской скорым шагом прёт сестра Лидия Васильевна — главный агент оперчасти по совместительству, её боятся все. Сорок три года, муж, трое детей, на пальцах и на груди — золото. Она сразу поняла, куда несут больного, но ванная комната давно занята сестрами под зимний туалет. На месте-то удобней посидеть, не надо топать по морозу в другой корпус.

Лидия искренне возмущена тупостью санитаров:

— Сколько раз говорить?! Или вы совсем обнаглели тут?! Где завхоз? — Сестра мельком окидывает взглядом больного. — Ну-ка, несите его в баню. Заз-хо-о-оз!..

Санитары мнутся, на них во все глаза смотрят из палат зеки… Баня метрах в трехстах от корпуса, тащить придется по двору больницы.

— Лидия Васильевна, он же явно помирает!.. На улице сорок один градус мороза. Одна рубашка, даже шапки нет, так и привезли… Как ещё доехал в «воронке»!

— Я сказала — несите! — повышает Лидия голос. — Я, что ли, ему шапку буду искать?! Распустились вконец!

Санитары молча разворачиваются и выносят «скелет» на улицу. Паренек умер быстро, где-то в течение недели.

* * *

Пролежав с месяц на больничке и немного окрепнув, я не выдержал и как-то спросил у Лидии Васильевны: «Лидия Васильевна, скажите, чем отличается профессиональный людоед от профессиональной лагерной медсестры?»

Она не сразу уловила подтекст да и вообще суть вопроса, а потом застыла и прожгла меня убийственным взглядом.

На пересылке я оказался раньше, чем самые злостные нарушители режима. Смута в больнице пресекалась моментально и безжалостно. Преступники — люди и люди — преступники…

Лагерный оружейник

Санька Бадаев делает отличные выкидные ножи на любой манер. Специалист высшего класса! Раньше делал и мелкокалиберные пистолеты, но завязал, ножи безопасней…

Одно изделие — червонец, очень хорошее — двадцать. Отсидел за это три БУРа подряд, продолжает делать, невзирая на подписку и грозящий срок.

В Коврове у него мать, жена и двое детей, надо помогать и им. В лагере заработок — кот наплакал, а ведь и самому тоже хочется кушать и пить чай.

Под деревянной станцией транспортера вырыт тайный бункер, там мотор, освещение и все инструменты. Вверху на цепях безостановочно «плывут» здоровенные баланы, внизу с восьми утра до восьми вечера монотонно гудит мотор…

Саньку «доят» многие: прапорщики из опергруппы биржи, ДПНК, начальник отряда, мастер, бригадир и другие. Всем подавай ножик, один в месяц, но дай, иначе наступят на «хвост», неприятности… Братве тоже надо дать, сам Бог велел, для общих дел и нужд. Два-три в месяц. Часть приварка уходит на инструмент, пасты, плекс, краски и прочее, а уж остальное себе.

Проработав как каторжный целое лето, Санька решает на время «подвязать», устал неимоверно и боится… Все очень недовольны его «блажью» и откровенно говорят об этом. Он упорно не обращает внимания и не делает ни одного ножа ни одному человеку в зоне. Обвиняют в хитрости и технически угрожают, намекают…

Давление оказывается сразу с двух сторон, со стороны ментов и со стороны братвы. Ситуация патовая, но из принципа и злости Санька стоит на своём.

Менты не выдерживают первыми, находят «солдатскую причину» и запускают Саньку под «молотки»… Избитого сажают на пятнадцать суток, через день по выходу — ещё на пятнадцать. Прапорщики улыбаются и ехидно интересуются здоровьем, братва тоже косится… Надо делать, выхода нет, жизнь стала совсем горькой.

Осенью Саньку «хлопает» на месте преступления сам «кум» отделения, от этого ножами не откупишься. Выписывают постановление на шесть месяцев БУРа. Возбуждают уголовное дело. Теперь отдохнет по-человечески, до тошноты.

«Потребность»

Зона. Центральный плац. Стемнело.