Сцены из нашего прошлого

Город взяли приступом. С разных концов запалили огнем деревянный Всеволож, и побежали люди от огня, а Василько приказал стрелять в них стрелами и рубить их мечами и отомстил за свои мучения невинным людям и пролил кровь христианскую. И сам сделался, как Давыд, разбойником и душегубом.

После этого приступили князья ко Владимиру и послали вестника к жителям говоря:

– Нам не нужен ни город ваш, ни вы сами, но отдайте нам Туряка, Лазаря и Василя, тех самых, кто подговорил Давыда на злодейство. А не выдадите, мы готовы биться и своими руками добыть негодяев.

Тут следует сделать небольшое отступление и сообщить читателю одну подробность, которая вначале истории показалась попу Василию несущественной, и о которой в разговорах своих с Господом, из коих и составлены нынешние мемуары, он умалчивал. Вспомнил лишь позже, когда Ростиславичи стояли под Владимиром. Как оказалось, Давыд Игоревич, еще в начале истории с ослеплением, не сам решил, что Василько хочет извести его и Святополка, но по наущению приближенных, тех самых Лазаря, Туряка и Василя. Какая им была от того выгода, история умалчивает, зато о последовавшей каре хорошо известно.

Собравшись на вече, жители Владимира предъявили князю ультиматум, говоря, что не собираются биться и умирать за этих троих, и если князь не послушается и не выдаст означенных личностей, то они откроют ворота и предоставят князю позаботиться о себе самостоятельно.

Давыду ничего не оставалось, как согласиться с требованиями, только вот незадача: ни Лазаря, ни Василя, ни тем более Туряка во Владимире уже не было. Пока шумело вече, князь велел им ехать в Луцк и там схорониться. Послали за ними в Луцк, но оттуда донесли, что Туряк бежал в Киев, а Лазарь и Василь сейчас в Турийске. Потребовали ехать в Турийск и изымать их из Турийска, иначе грозили сдаться. Давыд Игоревич повиновался. Отроки приволокли Василя и Лазаря и связанных передали Ростиславичам после чего был в который раз заключен мир, скрепленный щедрой порцией клятв и заверений в нерушимой дружбе.

На следующее утро горожане и посадские едва только очухались после празднества, сопровождавшего подписание мира накануне, увидели ужасную картину. Васильковы люди повесили Василя и Лазаря за ноги на большом дереве и стрелами расстреляли до смерти. Трупы оставили висеть, а сами собрали имущество и обозы и пошли прочь от города, благодаренье Богу, не тронув в нем ни одного жителя. Горожане сняли тела, когда последний дружинник Ростиславичей пропал из виду, и погребли их тут же, заложив камнями, дабы покойники не смогли встать из могил и не тревожили бы живых.

И не было с тех пор между князьями мира, и ходили они друг на друга еще несколько раз, и Святослав ходил на Давыда, а потом и на Володаря с Васильком, и водили поганых на русские земли, и водили поляков и венгров. Три года шла междоусобица, три долгих года горели пашни и нивы, гибли крестьяне и горожане, и не могли ничего поделать с князьями, желавшими войны, а не мира, и сваливавшими вину за кровопролитье один на другого.

В 1100 году собрались князья все в том же составе на съезд в Уветичах, а в 1101 году встречались на Золотче, но так ни до чего не договорились. Вскоре у Святополка подросли дети и стали претендовать на наследство Ярослава Мудрого. И длилась эта распря еще много-много лет, и при Юрии Долгоруком, и при Александре Невском, пока, в конце концов Московия и Великое княжество Литовское не разделили между собою древнюю Русь и не истребили Рюриковичей, как крыс, оставив из этого рода одну худую, испорченную ветвь, усохшую вместе с Иваном Васильевичем Грозным.

Князь Василько Ростиславич на десять лет пережил своих мучителей и покинул наш суетный мир в 1124 году. Святополк Изяславич скончался в 1113 году в Вышгороде, Давыд Игоревич на год раньше – в 1112 году в Дорогобуже.

И все узорочье рязанское

Собираемся в дорогу. Раннее утро. Небо сереет первыми лучами солнца. Отроки складывают в сани имущество и провизию. Лошади в облаках пара вскидывают головы, князь несколько раз сбегает вниз из терема, вонзает соколиный взгляд в того, кто оказывается с ним поблизости, кивает или мотает головой, вихрем возвращается в сени.

Галдит челядь. Снег, посыпанный песком, от сотен ног превратился в грязную кашу.

Князь Ингварь Ингваревич, нагостившись в Чернигове у брата Михаила Всеволодовича вздумал ехать домой, в Рязань. И не боится он, что кони по чрево завязнут в снегах, а люди – по пазуху. Сказал, что знает дорогу проезжую.

– Первопуток небось уже установили, – добавил не терпящим возражений тоном.

Упрямства у князя на десятерых хватит.

– Сердце, – говорит, – неспокойно. Сон-де плохой видел.

После такого, попробуй, отговори.

За две недели до нашего отъезда дурной сон одинакового содержания приснился рязанскому вельможному боярину Коловрату, по имени Евпатий, бывшему тут же в Чернигове. Сразу по пробуждению Коловрат оповестил князя о кошмарном своем сновидении, собрал верных отроков, числом малым, и на резвых конях помчались они на Рязань.